Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры

«Всё сбылось по Достоевскому»², – утверждал в своей знаменитой статье 1921 года «Достоевский и революция» Валериан Переверзев, имея в виду все обстоятельства и последствия Октября, его механику, психологию и анатомию.

Но только ли обстоятельства революции сбылись по Достоевскому? Что в этом высказывании ключевое слово? Местоимение «всё» или глагол «сбылось»? Осмелюсь предположить, что всё же местоимение. И тогда резонно озадачиться вопросом: что еще, кроме событий революции, включает в себя это загадочное «всё»?

«Можно сказать, – писал Переверзев, – что вся современная художественная литература идет по стопам Достоевского, как литература классическая шла по стопам Пушкина. Достоевский – всё еще современный писатель; современность еще не изжила тех проблем, которые решаются в творчестве этого писателя»³.

Критик, как можно судить теперь, был абсолютно прав. Но только ли вся современная литература, то есть литература XX века, пошла по стопам Достоевского? Смею предложить некий гипотетический сюжет относительно «стоп» Достоевского: конечно, по стопам Достоевского пошла далеко не только литература.

…Жизнь царей, королей, императоров, особ королевской крови, персон, принадлежащих к монархическим домам, и лиц, тесно с ними связанных, привлекала неизменное внимание не только их подданных, но и жителей соседних и дальних государств – собственно, всех тех, кого волнуют магия верховной власти, тайны престолонаследия, мистика судьба самодержцев, их родных и близких. Образ жизни, привычки, ритуалы, границы дозволенного и недозволенного, дворцовые интриги, риски и привилегии, устой жизни монарха, его личное и семейное существование, державное правление, победы и поражения – все это всегда вызывало жгучий интерес и у обывателей, и у историков, и у художников, и у кинематографистов – как только родилась эта новая отрасль.

Пройти мимо судеб персон, отмеченных печатью власти и славы, не могли ни литература, ни живопись, ни тем более кинематограф, для которого историко-биографические, полуфантастические или даже карикатурные сюжеты о монархах и их окружении всегда были огромным соблазном. При этом царствующих персон в зависимости от политических, идеологических, эстетических задач могли идеализировать либо, напротив, порочить, возвышать, либо унижать и чернить, превращая исторический образ в мифологический, сакральное в нем – в профанное и приблизительное.

С первых месяцев своего существования новорожденный кинематограф обратил свой взор (свои камеры) на правящую династию Романовых, на царскую семью. «Живая фотография», как поначалу именовался кинематограф, должна была впечатлить и «актеров», и «зрителей», вдохновить и снимавших, и снимающихся. В стремлении запечатлеть всероссийскую грандиозность кинематограф осознал в первую очередь все преимущества контактов с властью и стал снимать встречи монархов, первое семейство империи, Их Величеств и Их Высочеств, которые (особенно дамы), увидев себя на экране, благосклонно и милостиво отнеслись к новым изобразительным возможностям.

Синематографщики (как их тогда называли), снимавшие первых лиц империи, гордились тем, что отныне их занятия уже никак нельзя считать балаганом и трюкачеством и что новые сюжеты вызывают жадный интерес у самой широкой публики. Использовать синематограф не для улицы, не для дешевых аттракционов и балаганных театров, а для истории своей державы стало настоящей задачей энтузиастов с киноаппаратурой.

Кинематограф – вплоть до ареста императорской семьи – был частью ее повседневной жизни и в то же время средством документации исторических событий, контроль за которой находился под личным присмотром императора. Властная верхушка России смогла договориться с кинематографом, чтобы он был ей максимально полезен. Традиция контроля будет продолжена и усилена во все последующие десятилетия.

Изображение в кинематографе образа монархической власти и императорской семьи кардинально изменилось после победившей революции. Большевистское правительство быстро осознало влияние кино на умы и сердца зрителей, а кинематограф согласно (и даже со значительным опережением) пошел навстречу ожиданиям власти. Романовы как образ растленной правящей верхушки, император как ее тиранический символ, монархия как принцип антинародного устройства власти стали объектом ожесточенной травли, глумления и поношения.

Но если монарх своими указами лишь ограждал киноэкран от личного избыточного присутствия, если его семья старалась формировать репертуар картин для показа у себя дома и пыталась препятствовать смешению документального (хроникального) и художественного (актерского) изображения главных фигур правящей династии, то новая власть формулировала задачи, стоящие перед кинематографом, как задачи пропагандистские и агитационные.