Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры

Вспомним роман, написанный четырьмя десятилетиями ранее. Странные слухи ходили о петербургских развлечениях молодого Николая Ставрогина. «Молодой человек как-то безумно и вдруг закутил. Не то чтоб он играл или очень пил; рассказывали только о какой-то дикой разнузданности, о задавленных рысаками людях, о зверском поступке с одною дамой хорошего общества, с которою он был в связи, а потом оскорбил ее публично. Что-то даже слишком уж откровенно грязное было в этом деле. Прибавляли сверх того, что он какой-то бретер, привязывается и оскорбляет из удовольствия оскорбить» (10: 36). Однако в послужном списке кутилы была не только разнузданность, пусть и самая дикая. «Принц Гарри имел почти разом две дуэли, кругом был виноват в обеих, убил одного из своих противников наповал, а другого искалечил и вследствие таковых деяний был отдан под суд. Дело кончилось разжалованием в солдаты, с лишением прав и ссылкой на службу в один из пехотных армейских полков, да и то еще по особенной милости» (там же).

Подобное наказание Феликсу Юсупову и великому князю Дмитрию как родственникам императора Николая II, конечно, не грозило, но Достоевский смог угадать и парадоксальную реакцию общественного мнения, падкого к обаятельным и утонченным красавцам. «Одних особенно прельщало, что на душе его [Ставрогина] есть, может быть, какая-нибудь роковая тайна; другим положительно нравилось, что он убийца (10: 37). Именно так реагировало образованное общество времен последней империи на «подвиг» князя Юсупова. Голливуд же вовсю отыгрался на ключевой сцене распутинского цикла, и уже не оставалось в живых никого, кто бы мог опровергнуть интригующую неправду и вчинить иск.

«История любви, погубившей империю» – таков подзаголовок книги Р. Мэсси. История эта похожа на древнюю притчу: царь слишком любил царицу – больше, чем империю и власть. Царица больше всего на свете любила сына – больше, чем мужа и царство. Распутин больше всего дорожил своим влиянием на царя и царицу – больше, чем своей жизнью. Юсупов сильнее всего холил свой необузданный нрав и свои прихоти. Великий князь Дмитрий Павлович больше всего был привязан к Феликсу Юсупову.

Тщетные усилия любви, погубившие всё и всех.

Агония Г. Распутина и «Агония» Э. Климова: «уличные» версии

Вряд ли Р. Мэсси, написавший в 1967 году роман «Николай и Александра», а также Голливуд, снявший спустя четыре года фильм по этому роману, имели в виду круглый юбилей Октябрьской революции (50 лет!), который в СССР праздновали как раз в 1967-м. Другое дело – советские кинематографисты: в мае 1966-го за дело взялся Анатолий Эфрос, намереваясь снять к юбилейной дате картину по пьесе А.Н. Толстого «Заговор императрицы». А.Н. Толстой, вернувшись на родину из эмиграции (1918–1923), написал в 1925-м пьесу в соавторстве с профессором П.Е. Щеголевым и в том же году издал ее в Берлине. Тогда же она была показана на сцене Московского театра «Комедия», затем в Большом Драматическом театре в Ленинграде и вскоре стала одним из самых популярных спектаклей – тема гниения и разложения царского режима пришлась в стране победившей революции как нельзя более кстати.

Однако, по мнению И. Пырьева, руководившего мосфильмовским объединением «Луч», Эфрос со сценарием не справился. Работу передали Элему Климову. Состоялся крайне интересный разговор.

Климов, прочитавший пьесу Толстого: «Я одолел это произведение, пришел снова к Пырьеву, говорю: “Тут нет драматургии, нет позиции. Пьеса написана вблизи событий, в угоду обывательскому вкусу. Картонная вещь. Это я делать не буду”. И тут Пырьев просто взвился: “Черт с ним, с пьесой! Но там же – Гришка!.. Гришка Распутин! Это же фигурища… Я тебя умоляю, Элем, достань и прочитай протоколы допросов комиссии Временного правительства, в которой работал Александр Блок. И, самое главное, Распутина там не пропусти!”»²⁶.

Сценарий поручено было писать И. Нусинову и С. Лунгину – и перед ними (запах юбилея помогал) распахнулись секретные сейфы Государственного архива Октябрьской революции. Им выдали записки царя, дневник Распутина, редчайшие фотографии, которые десятилетия лежали никем не востребованные. Первый вариант сценария назывался «Антихрист». Климов вспоминал: «Фильм задумывался в фарсовом ключе. Причем у нас были сразу как бы два Распутина. Один – подлинный, поданный как бы в реалистическом ключе. Другой – Распутин фольклорный, Распутин легендарный. Образ этого фольклорного Распутина складывался из самых невероятных слухов и легенд, анекдотов, которые в свое время ходили про Распутина в народе. Тут все было преувеличено, шаржировано, гротескно»²⁷.