Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры

Он уходит из дома в редакцию журнала «Время», куда к нему тут же является та самая девушка, что была на чтении «Записок…», Полина. Сценарное допущение, что знакомство Достоевского и Аполлинарии Сусловой произошло именно таким образом, то есть в редакции «Времени», куда она принесла свой рассказ, вполне оправдано тем фактом, что ни он, ни она ни разу не обмолвились об обстоятельствах их первой встречи – не оставили воспоминаний, устных рассказов, заметок в дневнике. Достоверная дата, которая может служить опорной точкой, определяющей границу знакомства, – помета цензора Ф. Веселаго на обороте титула журнала «Время» с рассказом Аполлинарии «Покуда»: «Печатать позволяется с тем, чтобы по отпечатанию представлено было в Цензурный Комитет узаконенное число экземпляров. С.-Петербург, 1 сентября 1861 года».

Неизвестно, до или после напечатания «Покуда» произошла встреча. Как именно они познакомились – подошла ли девушка в конце литературного вечера задать писателю вопрос, написала ли ему письмо, принесла ли свою рукопись и попросила совета – все это остается сферой предположений.

Между тем читатели журнала могли заметить, что повесть – далеко не шедевр: банальный сюжет, рыхлая композиция, шаблонные психологические ходы, стиль, лишенный индивидуальности, слабая и беспомощная обрисовка характеров, в лоб поданная тенденция. И тем не менее братья Достоевские, издатели «Времени», поместили посредственную повесть неизвестного автора между восьмой главой «Записок из Мертвого дома» Достоевского и романом в стихах «Свежее предание» Якова Полонского. Что стояло за привилегиями, которые, по непонятным причинам, получила дебютантка, появившись в одном разделе с такими мастерами, как А.Н. Островский (его «Женитьба Бальзаминова» открывала номер), А.Н. Майков (стихотворение «В горах»), А.Н. Некрасов («Крестьянские дети»), Д.В. Григорович («Уголок Андалузии»)?

За историей случайной публикации читателям, хоть сколько-нибудь сведущим в литературно-журнальной кухне, не мог не мерещиться романтический подтекст: начинающая писательница приглянулась редактору, и в видах симпатии он решил протежировать ей. А может, некие отношения уже возникли, и публикация стала их вещественным результатом…

Глафира Тарханова, которой в картине досталась роль Полины («второй» женщины), изображает молодую, очень нарядную, победительную красавицу, явившуюся к писателю, чтобы заявить свое к нему не просто уважение, но свой восторг. Обычно неподвижное лицо Ташкова-Достоевского как будто пробуждается, когда звучат слова девицы, что дело вовсе не в рассказе – ему она не придает большого значения. «Я лишь хотела выразить вам свое восхищение от того вечера, хотя вы сами были свидетелем восторженного приема, которым наградила вас публика. Я читала все, что было у вас напечатано. Но больше всего я восхищена вашим рассказом о своей жизни на каторге. Там нет литературных выдуманных драм, а есть настоящая трагедия. Вы не стыдитесь их и не гордитесь ими, и это одно выказывает в вас человека знающего, что есть истинное страдание. Извините меня, я хотела говорить много и не так. Но получилось нелепо и глупо. Но как бы вы ни оценили это, я не раскаиваюсь».

Свой монолог девушка произносит с вызовом, строго и непримиримо, опасаясь, быть может, что ее не поймут и осудят. Но редактор в одну минуту был покорен магией ее красоты, темперамента, напора, спросил имя и не только предложил оставить рукопись в редакции, но и попросил дозволения ее проводить. Она дозволила, и роман, по логике картины, с этого момента вступил в свою страстную фазу.

В следующей сцене у входа в редакцию Ф.М. встречает старшего брата и слышит его упреки в беспечности, и не только в литературном отношении.

«– Видишь ли, по городу ползут слухи, и они столь упорны и определенны, что…

– Это не слухи, Миша. Это правда. Наваждение какое-то, ничего не могу с собой поделать. Ты прости меня.

– Но ведь эти слухи могут дойти и до Марии Дмитриевны…

– Не думаю. Она теперь… Ты не осуждай меня, Миша. Прошу тебя, если можешь.

– Как ее зовут?

– Полина».

Но, как показывает следующий кадр, Мария Дмитриевна, с почерневшим лицом и зловещим выражением глаз, все давно поняла. Видя, что Ф.М. собрался куда-то идти, хотя на дворе ночь, отпускает его – понятно, что к другой. Эту другую зритель видит в постели, в ночной сорочке. Ее любовник сетует на жизнь, на то, что их преследует рок: «Вечно урывками, мимоходом, налету, почти украдкой. Ощущаю себя вором. Правда, счастливым вором. Какие-то микродозы счастья. Нет, так мы все разрушим. Нужно куда-нибудь уехать, отстраниться от всего и от всех. Полина, послушай, ты поедешь со мной за границу? Отвечай сейчас. – Да. Да, да».

Страстные объятия завершают сцену, после которой – дом и другая постель, другая женщина, на этой раз жена, в ночной сорочке, просит прогнать чертей. «Кыш, кыш», – произносит Ф.М.