Достоевский in love

Ужасно наблюдать, как умирает от туберкулеза человек – хлынет этак кровь, стакана полтора, и задавит[300], – но для Федора это должно было быть особенно кошмарно – его будто заставляли заново переживать смерть матери, теперь с точки зрения мужа. Единственным преимуществом было то, что он не был пьяницей, как собственный отец, как Исаев, хоть не был и эталоном здоровья – у него началось ужасное воспаление мочевого пузыря[301], да и припадки никуда не делись. Оба сидели рядом, грустные и убитые, как бы после бури выброшенные на пустой берег одни. И странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят[302].

Стало очевидно, что настали последние часы Марии. Она хрипло и трудно дышала, что-то как будто клокотало в горле[303]. В конце успела попрощаться и даже захотела примириться с Михаилом, который, по ее убеждению, плел против нее интриги. Федор отослал письмо Михаилу с просьбой добыть Паше темную траурную одежду. В семь вечера 15 апреля 1864 года она умерла.

Несмотря на то, что мы были с ней положительно несчастны вместе (по ее странному, мнительному и болезненно фантастическому характеру), – мы не могли перестать любить друг друга; даже чем несчастнее были, тем более привязывались друг к другу. Как ни странно это, а это было так. Это была самая честнейшая, самая благороднейшая и великодушнейшая женщина из всех, которых я знал во всю жизнь. Когда она умерла – я хоть мучился, видя (весь год), как она умирает, – но никак не мог вообразить, до какой степени стало больно и пусто в моей жизни, когда ее засыпали землею[304].

Едва Марию похоронили, Федор поспешил в Санкт-Петербург на встречу с Михаилом, страдавшим от какой-то печеночной инфекции. Болезнь мучила его уже два года, но усугубилась, когда «Время» попало под дамоклов меч цензуры, а с дополнительным стрессом от открытия нового журнала брату стало совсем худо. Вскоре после прибытия Федора пришли и новости о том, что еще одну статью зарезали цензоры. Михаил рухнул без сил. Его тело начало все отторгать, к тошноте добавилась диарея. Больной пытался продолжать работу, но врачи без экивоков заявили, что ему нельзя напрягаться и даже покидать дом. Михаилу стало было лучше, но только на один день – врач объяснил, что у него отравление крови. Он тихо уснул вечером четверга, 9 июля, и более не проснулся.

Сколько я потерял с ним – не буду говорить тебе. Этот человек любил меня больше всего на свете, даже больше жены и детей, которых он обожал. В один год моя жизнь как бы надломилась. Эти два существа долгое время составляли всё в моей жизни[305]. Федор снова остался один.

Вся жизнь переломилась разом надвое. В одной половине, которую я перешел, было всё, для чего я жил, а в другой, неизвестной еще половине, всё чуждое, всё новое и ни одного сердца, которое бы могло мне заменить тех обоих. Буквально мне не для чего оставалось жить[306].