Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади

«— У меня какой-то предрассудок насчет драмы. Белинский говорил, что драматург настоящий должен начинать писать с двадцати лет. У меня это и засело в голове. Я все не осмеливался. Впрочем, нынешним летом я надумывал один эпизод из „Карамазовых“ обратить в драму»^[440].

Вспоминая об этом разговоре с писателем в примечаниях к другой публикации, Суворин уточнил, что речь шла о главке «Таинственный посетитель» из жизнеописания старца Зосимы^[441].

В это время Достоевский заканчивал работу над январским выпуском «Дневника писателя». Темы «Дневника…» были главным предметом его беседы с Сувориным:

«Он много говорил в этот вечер, шутил насчет того, что хочет выступить в „Дневнике“ с финансовой статьей, и в особенности распространился о своем любимом предмете — о Земском соборе, об отношениях царя к народу, как отца к детям. Достоевский обладал особенным свойством убеждать, когда дело касалось какого-нибудь излюбленного им предмета: что-то ласкающее, просящееся в душу, отворявшее ее всю звучало в его речах. Так он говорил и в этот раз. У нас, по его мнению, возможна полная свобода, такая свобода, какой нигде нет, и всё это без всяких революций, ограничений, договоров. Полная свобода совести, печати, сходок <…>. Нам свободы необходимо больше, чем всем другим народам, потому что у нас работы больше, нам нужна полная искренность, чтоб ничего не оставалось невысказанным…»^[442]

Еще один поворот этой беседы Достоевского с Сувориным позволяют восстановить воспоминания Великого князя Александра Михайловича. «Незадолго до его смерти, в январе 1881 г., — пишет мемуарист, — Достоевский в разговоре с издателем „Нового времени“ А. С. Сувориным заметил с необычайной искренностью: „Вам кажется, что в моем последнем романе „Братья Карамазовы“ было много пророческого? Но подождите продолжения. В нем Алеша уйдет из монастыря и сделается анархистом. И мой чистый Алеша убьет царя…“»^[443] Заметим, что слухи о подобных планах продолжения «Карамазовых» ходили по Петербургу еще в начале 1880 г. и даже попали в провинциальную печать^[444].

Эта беседа А. С. Суворина с Достоевским была, очевидно, последней. Вечером 28 января Суворин был первым, кто поспешил в квартиру на Кузнечном, узнав о кончине писателя. Увиденное там он описал в некрологическом очерке «О покойном», опубликованном в «Новом времени» в день погребения Достоевского. Там есть потрясающие строки.

«Я смотрел в драме Гюго г-жу Стрепетову, в роли венецианской актрисы, — начинает Суворин, — которая умирает от руки возлюбленного, которому она самоотверженно приготовила счастье с своей соперницей. Смерть предстала в реальном образе — так умирают не на сцене, а в жизни. Потрясенный этою игрою, я приезжаю домой, и в передней меня встречают известием, что Достоевский умер. Я бросился к нему. Это было за полночь. <…> Я вошел в темную гостиную, взглянул в слабо освещенный кабинет…

Длинный стол, накрытый белым, стоял наискосок от угла. Влево от него, к противоположной стене, на полу лежала солома и четыре человека, стоя на коленях, вокруг чего-то усердно возились. Слышалось точно трение, точно всплески воды. Что-то белое лежало на полу и ворочалось или его ворочали. Что-то привстало, точно человек. Да, это человек. На него надевали рубашку, вытягивали руки. Голова совсем повисла. Это он, Федор Михайлович, его голова. Да он жив? Но что это с ним делали? Зачем он на этой соломе? В каторге он так леживал, на такой же соломе, и считал мягкой подобную постель. Я решительно не понимал. Всё это точно мелькало передо мной, но я глаз не мог оторвать от этой странной группы, где люди ужасно быстро возились, точно воры, укладывая награбленное. Вдруг рыдания сзади у меня раздались. Я оглянулся: рыдала жена Достоевского, и я сам зарыдал… Труп подняли с соломы те же самые четыре человека; голова у него отвисла навзничь; жена это увидала, вдруг смолкла и бросилась ее поддерживать. Тело поднесли к столу и положили. Это оболочка человека — самого человека уже не было…»^[445]

На следующее утро в суворинской газете — первой — появился краткий некролог, сообщавший о смерти великого писателя. А. С. Суворин был одним из тех, благодаря усилиям которых похороны Достоевского вылились в грандиозное событие: в них приняли участие десятки тысяч человек, 31 января 1881 г. совершался перенос гроба с телом писателя из его квартиры в Кузнечном переулке в Александре-Невскую лавру. «Перед выносом, когда все участники процессии заняли свои места, — писал один из очевидцев, — голова кортежа была уже на углу Невского проспекта и Владимирской»^[446]. По Невскому проспекту «гроб был несен на руках до самой Александро-Невской лавры. Печальная колесница под балдахином следовала сзади», — сообщало «Новое время».