Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя).

И все же почти все люди из близкого окружения Достоевского старались быть сдержанными в оценках влияния эпилепсии на его психику. Наиболее подробное описание приступа болезни, его предвестников и последействия приводит в своих воспоминаниях Н. Страхов: «Много раз мне рассказывал Федор Михайлович, что перед припадком у него бывают минуты восторженного состояния. "На несколько мгновений, — говорил он, — я испытываю такое счастье, которое невозможно в обыкновенном состоянии и о котором не имеют понятия другие люди. Я чувствую полную гармонию в себе и во всем мире, и это так сильно и сладко, что за несколько секунд такого блаженства можно отдать десять лет жизни, пожалуй, всю жизнь". Следствием припадков были иногда случайные ушибы при падении, а также боль в мускулах от перенесенных ими судорог. Изредка появлялась краснота лица, иногда пятна. Но главное было то, что больной терял память и дня два или три чувствовал себя совершенно разбитым. Душевное состояние его было очень тяжело: он едва справлялся со своей тоскою и впечатлительностью. Характер этой тоски, по его словам, состоял в том, что он чувствовал себя каким-то преступником, ему казалось, что над ним тяготеет неведомая вина, великое злодейство».

Приведенное Страховым описание приступа эпилепсии у Достоевского является более подробным, чем аналитические записи о припадках самого Федора Михайловича и заметки Анны Григорьевны на эту же тему, но и он отводит последствиям припадков каких-нибудь два-три дня. Это понятно, так как при постоянном общении довольно трудно уловить медленные, но уже необратимые изменения личности, особенно когда не хочется их замечать.

Однако на каждого короля находится свой «мальчик». Появился такой «мальчик» и вблизи Достоевского — юный гимназист из Витебска Владимир Казимирович Стукалич (судя по отчеству и фамилии, такой же обрусевший выходец из Польши или Литвы, или, говоря словами Достоевского — «полячишка», как и сам великий писатель). Стукалич специально приехал в апреле 1877 г. в Петербург для встречи с Достоевским, и встреча эта произвела на него такое впечатление, что он сразу же, еще не выехав из столицы, написал ему письмо, в котором были такие слова: «…Вы подозрительны. Когда Вы шутя сказали, что жиды просто убьют Вас, у Вас в глазах мелькнуло странное выражение. Вы как будто ожидали посмотреть, какое впечатление произведут на меня Ваши слова, не приму ли я их серьезно, чтобы таким образом судить, возможно ли что-либо подобное. У меня действительно мелькнул испуг на лице, но это от того, что мне сделалось страшно за Вас. Неужели, мелькнуло у меня, Вы до такой степени мнительны. Ведь это, пожалуй, что-то вроде помешательства…».

* * *

Разговор Достоевского с «мальчиком» напомнил мне случай из жизни: лет десять назад, будучи в Москве, я задержался у одного из многочисленных лотков, торгующих нацистской литературой и периодикой, и взял в руки номер газеты «Завтра». Увидев это, две «красно-коричневые бабки», находившиеся вблизи лотка, стали взахлеб мне рассказывать о том, что «жиды» хотят убить редактора этой славной газеты.

— Уже было два покушения! — доверительно сообщила одна из активисток, не распознав во мне одного из возможных «убийц» этого рыцаря без страха и упрека.

Как и в случае с Достоевским, эти опасения оказались необоснованными: «жиды» никого не убили, и «господин Гексаген» постсоветской литературы, как известно, живет и здравствует, потешая весь российский народ своими многозначительными «пророческими откровениями» одно другого страшнее.

* * *

Отрывок из письма В. Стукалича показывает, что страдавший глухотой витебский гимназист был свыше наделен даром психолога — настолько тонко он описывает движения собственной души, и он под впечатлением встречи и личного общения с Достоевским произнес слово «помешательство»: то, что ускользало от внимания близкого окружения, бросилось в глаза наблюдательному и непредубежденному, и весьма доброжелательному случайному собеседнику.

Вероятно Стукалич был не единственным, у кого возникали сомнения в психическом здоровье Достоевского. Так, например, Григорович вспоминает: «Достоевского до конца его жизни признавали крайне раздражительным и необщительным, и некоторые считали его даже ненормальным», однако подобные высказывания могут восприниматься как отголосок сплетен, неизбежно возникающих у так называемой «общественности» при контакте с гением: кому только из великих не пришлось в представлении обывателей побывать «ненормальным»! Но отзыв Стукалича ценен своей искренностью, это был крик чистой души.