Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя).

Но было бы чудовищно, говорят преследователи, если бы евреи давали законы для христианской общины. В этом возражении очевидно искажение сущности дела. Предполагается вовсе не то, чтобы евреи давали законы для христианской общины, а лишь то, чтобы законодательное учреждение, составленное из христиан и евреев, давало законы для общины, состоящей из христиан и евреев. В девятистах девяноста девяти вопросах из тысячи, во всех вопросах полиции, финансов, гражданского и уголовного права, внешней политики, еврей — как еврей — не имеет никакого интереса враждебного ни интересу христианина вообще, ни интересу члена англиканской церкви. В вопросах, относящихся до церковных учреждений, еврей и член англиканской церкви могут не соглашаться. Но это разногласие не может простираться далее, чем разногласие между католиком и членом англиканской церкви или индепендентом и членом англиканской церкви. Принятие за принцип, чтобы вся власть в государстве составляла монополию последователей англиканской церкви еще, по крайней мере, понятно. Но предоставление всей власти в монополию христиан вообще не имеет решительно никакого значения. Ибо, по всей вероятности, не может возбудиться в парламенте такого вопроса, связанного с церковными учреждениями страны, по поводу которого не было бы в такой же мере возможно разногласие между христианами, как и между христианином и евреем.

В действительности, евреи и теперь не совсем лишены политической власти. Они имеют ее, и пока будут пользоваться правом накоплять большие богатства, они не могут не иметь ее. Различие, которое иногда полагают между гражданскими преимуществами и политическою властью, есть собственно разграничение, а не различие. Преимущества — та же власть. Слова гражданский и политический — синонимы; одно взято с латинского, другое с греческого. И это не простая игра слов. Вникнув сколько-нибудь в сущность дела, мы увидим, что и самые предметы нераздельны или даже тождественны.

Чтобы еврей сделался судьею в христианской стране, было бы в высшей степени отвратительно. Но он может быть присяжным. Он может решать на основании фактов, и от этого не происходит никакого вреда. Но дозволить ему решать на основании права было бы гибельно для конституции. Еврей может сидеть в ложе присяжных, в обыкновенном костюме, и произносить приговоры. Но чтобы он сидел на судейской скамье, в черной мантии и в белом парике, и приказывал пересмотр дела, — это было бы гнусностью, о которой крещеный народ не смеет и подумать. Уж подлинно в высшей степени философское разграничение!

Какая власть, в образованном обществе, сильнее власти кредитора над должником? Если мы отнимем эту власть у еврея, то нарушим безопасность его собственности. Если же оставим ее, то оставим чрез это в его руках власть гораздо более деспотическую, чем власть короля и всего его кабинета.

Предоставить еврею заседать в парламенте было бы безбожно. Но еврей может добывать деньги, а деньги могут делать членов парламента. Гаттон и Ольд-Сарум[3] могут быть собственностью еврея. Пенринский избиратель скорее возьмет 10 ф. ст. от Шайлока, чем 9 ф. 19 шил., 11 пенс, и 3 фартинга от Антонио. Против этого не делают никакого возражения. Что еврей может иметь в руках своих самую сущность законодательной власти, что он может располагать восьмью голосами при каждой подаче мнений, как какой-нибудь великий герцог Нью-Кастельский, — это совершенно в порядке вещей. Но чтобы он мог переступить за решетку и сесть на эти таинственные подушки зеленого сафьяна, чтобы он мог кричать: «слушайте» и «порядок» и чтобы он мог рассказывать о том, как он произносил речь и был волен говорить за кого-нибудь то или другое, — это было бы осквернением святыни, достаточным для навлечения погибели на страну.

Чтобы еврей был тайным советником у христианского короля, это было бы вечным позором для нации. Но еврей может управлять биржею, а биржа может управлять светом. Министр может не решаться на свою финансовую систему, пока не переговорит наедине с евреем. Конгресс, составленный из монархов, может быть вынужденным призвать к себе на помощь еврея. Росчерк еврея на обороте куска бумаги может стоить более, чем монаршее слово трех королей, или национальный кредит трех новых американских республик. Но чтобы еврей поставил перед своим именем «достопочтенный»,[4] было бы самым ужасным бедствием для нации.

Таким же образом рассуждали некоторые из наших политиков об ирландских католиках. Католики не должны иметь никакой политической власти. Солнце Англии навсегда зайдет, если католики будут иметь политическую власть. Дайте католикам все остальное, но не допускайте их до политической власти. Эти мудрые люди не понимали, что — раз все остальное дано — то дана и политическая власть. Они повторяли свою песнь кукушки и тогда, когда уже перестало быть вопросом: должны ли католики иметь политическую власть, или нет; когда католическая лига поругалась над парламентом, и католик-агитатор имел несравненно более влияния, чем лорд-наместник.