Достойна счастья

Лиза устало прикрыла глаза. Ребенок. У нее будет ребенок. Почему будет? Он или она и сейчас уже существует. Здесь, в ней. Лиза прижала руки к животу, попыталась представить себе крошечную жизнь внутри нее, но не получилось. Волной накатило леденящее отчаяние. Вестей от Федора нет и скорее всего не будет. Как все это могло случиться? Она же хотела только проститься, но увидела его, услышала мольбу в его голосе и не нашла в себе силы отказать. Все произошедшее тогда она помнила плохо, как дурной сон, который с трудом вспоминается утром. Торопливые объятия, жесткая, холодная скамья, боль, смутно виднеющийся в темноте силуэт. Уже тогда Лиза чувствовала, что видит его в последний раз, а когда он мимоходом бросил: «Я дам о себе знать», — ухватилась за обещание, как утопающий за соломинку, тешила себя им, успокаивала…

— Что? Что ты сказала?! — прогремел над ухом голос отца.

— Не гневайтесь, батюшка, прошу вас, — взмолилась Лиза.

— Повтори, что сказала! — Тормасов ухватил дочь за подбородок, резко приподнял ей голову.

— У меня… будет ребенок, — проговорила она, избегая его взгляда.

Рука отца вздрогнула. В комнате нависла зловещая тишина.

— Кто? — хрипло спросил Тормасов.

— Что «кто»? — не поняла Лиза.

— Не увиливай, бесстыдница. Кто он? Браузе?

Лиза с ужасом увидела, как наливаются кровью лицо и глаза отца.

— Нет, батюшка, прошу вас, нет! — испугалась Лиза.

— Тогда кто? Говори!

— Его здесь уже нет, — всхлипнула она.

— Нет? Нет…

Лизе показалось, что она почти видит, как в голове батюшки одна за другой проносятся мысли, и, когда он утвердительно произнес: «Дивов» — она в ужасе зажмурила глаза. Петр Иванович резко поднялся с кресла, стремительно бросился к столу, зашуршал бумагами. До Лизы доносилось разгневанное бормотание: «Стервец, паскудник… Пристрелить негодяя… Ничего! Я заставлю… Я потре…» Вдруг Тормасов судорожно вздохнул, потом еще и еще раз, и Лиза увидела, как он медленно стал заваливаться на бок.

— Батюшка! — вскрикнула она, путаясь в юбках, поднялась с пола и бросилась к отцу. — Помогите! Филиппыч! Наташка! Пошлите за доктором!

На Лизин крик сбежалась прорва народу, все толкались, бестолково суетились вокруг Тормасова, кто-то прыскал в лицо водой, кто-то искал нюхательную соль. Наконец, Петра Ивановича уложили на широком турецком диване и замерли в ожидании гарнизонного врача, который не замедлил явиться, так как его квартира располагалась в двух шагах от комендантского дома. Доктор Иван Францевич Гринберг, сухонький невысокий человечек годов сорока, действовал решительно и быстро — выставил всех из кабинета, кроме камердинера Филиппыча, и начал осмотр. Лиза оказалась в числе выставленных. Ее била крупная дрожь, и она никак не могла унять бежавшие по щекам слезы.

— Не убивайся так, деточка моя, — успокаивающе шептала ей Ольга Самсоновна, поглаживая по плечу, а сама с тревогой смотрела на закрытую дверь. — Все будет хорошо…

Но в Лизином мире уже ничего не могло быть «хорошо».

Заскрипела дверь, Иван Францевич направился прямо к ней и, взглянув участливо в заплаканное лицо, расстроенно произнес:

— Увы, Елизавета Петровна, надежды нет. Проститесь с ним.

И тут Лиза закричала тонко и пронзительно, как будто внутри нее неимоверно туго натянулась болезненная струна: «Не-е-ет!» Тело ее выгнулось дугой, глаза закатились, и она погрузилась в спасительные мягкие объятия беспамятства.

Похоронили генерала Тормасова, как и положено, по христианскому обряду, на третий день со всеми почестями, но дочери его на похоронах не было. В городе знали, что лежит Лиза в нервной горячке и, того и гляди, покинет сию земную юдоль и отправится вслед за батюшкой. В доме Тормасовых никого не принимали, кроме доктора, потри раза на дню навещавшего больную. Наталия в комнату барышни допускала только его и Ольгу Самсоновну, осторожно поведав старушке об «оказии», случившейся с ее племянницей. Сама же дежурила у постели Лизы день и ночь, с трудом урывая два-три часа для сна.

Особенно тяжелыми были первые три дня. Лиза металась в бреду, то умоляя отца простить ее, то беспокоясь пришла ли почта, а чаще всего шептала Наташе горячечным шепотом: «Это я убила его… я… батюшку…» — и снова вскрикивала тонко и пронзительно. Наталья втайне надеялась, что жестокая болезнь и милосердная судьба сжалится над страдалицей и прервет зарождавшуюся в Елизавете Петровне жизнь. Но через неделю Лизе стало лучше, и Иван Францевич после очередного осмотра сообщил Ольге Самсоновне и Наташе, что угроза жизни ребенка миновала.

9

На заре, как обычно, роты Лейб-гвардии сводного полка подняла пушка. Отслужив молебен и подкрепившись кашею с надоевшей уже бараниной, двинулись на Сардар-Абад. Эта крепость была ключом к Эривани, со взятием которой можно было принудить персидского шаха пойти на мирные переговоры и наказать его за резню в Елисаветполе отнятием Эриванского и Нахичеванского ханств. Первая рота, где служил рядовым Федор, должна была рассеять конные отряды Гасан-хана, охранявшие подступы к Сардар-Абаду, расчистить к нему дорогу остальным ротам полка и стать лагерем у южных стен крепости.