Достойный наследник

– А на что это похоже?

– Ты не уходишь. Послушай. Все должно кончиться здесь. Отсюда ты еще можешь повернуть и вернуться в Приют. Ко времени, когда ты туда доберешься…

– Нет.

– Тогда по крайней мере останься со мной на ночь. Мы оставим коней и повозку в святилище Длани, я найду где-нибудь комнату и мы сможем поговорить. – Дория что-то быстро пробормотала, оставила вожжи висеть в воздухе, поднялась с облучка и нырнула в фургон.

Она стояла, выпрямившись во весь рост.

– Клянусь, Джейсон, или ты кладешь все это назад и остаешься на ночь со мной – или я Подчиняю тебя. – Она повернулась вполоборота к нему, встав почти в боевую стойку. – Клянусь.

– Ты не можешь. – Он ядовито ухмыльнулся. – Тебе нельзя помогать мне, забыла?

– Могу. – Дория чуть улыбнулась. – Один раз. Заклинания у меня в голове, мальчик. Мое… положение не изменится, пока я не использую заклинаний, пока на самом деле не помогу тебе.

– Это не помощь.

– А я говорю – помощь. Ну а теперь – ты даешь, слово?

– Давай, Дория. Попробуй. И чем ты станешь? Ничем, никем – и что будет с тобой?

Она печально качнула головой.

– Не знаю. Но клянусь: если ты – сейчас же – не пообещаешь остаться со мной на эту ночь и выслушать меня, я Подчиню тебя.

– Дория, ты блефуешь.

– Вот как? – Она сглотнула раз, другой. – Что ж, отлично. – Глаза ее подернулись дымкой.

Она не блефовала.

– Погоди! Нет – не надо. – Он запинался. – Согласен, Дория. Согласен, гори оно все. Я останусь на эту ночь с тобой, и мы поговорим.

– Ты будешь слушать меня.

– Согласен. Как скажешь. Только не надо. Пожалуйста.

Дория опустила руки, поза ее больше не была угрожающей.

– Вот и славно. А теперь давай приготовимся пройти таможню.

Говорила она ровно, почти беззаботно, но лоб ее покрывали бисеринки пота, а руки тряслись, пока она не сжала ладоней.

Осмотр оказался куда более поверхностным, чем представлялось Джейсону: эльф-офицер поинтересовался их делами в Пандатавэе, принял от Дории серебряк за вход, и махнул рукой: проезжайте. И они въехали в Пандатавэй.

В этот самый миг ветер изменился, и на них пахнуло задним двором: Пандатавэй пах, как давно не чищенное отхожее место. Или как Бимстрен в летнюю жару. Только еще хуже.

Дория сморщила нос и почесала его кончик.

– В прошлый раз было много лучше. Но мы скоро привыкнем.

К счастью, ветер сменился снова. Справа на улице тянулись конюшни; Джейсон повернул к ним фургон, колеса заскрипели на «кошкиных лбах».

– Первым делом найдем конюшню, – сказал юноша.

– Нет, Джейсон, сперва найдем себе комнату на ночь. Лошадей и фургон можно оставить моим сестрам.

– Но не мою кобылу. Сначала мы позаботимся о Либби.

– М-м-м… Ладно.

Это постоянно твердили Джейсону и Валеран, и он: сперва позаботься о коне, а уж потом – о самом себе.

Они оставили лошадь – и добрую часть Джейсонова заработка – в третьей по счету конюшне; цены у гнома-конюха были просто-таки грабительские. А потом они пошли на рынок.

Ему все было внове, но – почему-то – казалось очень знакомым. И ему понадобилось время, чтобы сообразить, что это ему напоминает.

Давно, когда он был еще совсем ребенком, до переезда из Приюта в Бимстрен, матушка изредка сама занималась готовкой, давая У'лен отдохнуть. Она всегда готовила одно и то же – блюдо, которое называлось паэлья. Когда она выносила его к столу, отец всегда разражался одной и той же речью – мол, чертовски удивительно, что греческая девушка умеет готовить такие штуки, и Джейсон всегда удивлялся, потому что знал, что его мама и папа приехали из страны, зовущейся Америка.

В ответ она всегда смеялась, и жесткие черты их лиц смягчались. Джейсона ничуть не обижало, что он не понимает этой их шутки, что он оказывается вне мира, где существуют только они вдвоем. Наоборот – ему становилось тепло. Кроме того, он любил паэлъю.

Она была всякий раз другой, но всегда – из оранжевого от шафрана риса, сваренного в курином бульоне и приправленного кучей разных специй, риса, полного всяких вкусностей: маленьких колобков курятины, говядины и баранины, поджаренных до того, что их корочка стала темно-коричневой, крохотных диких луковичек, пресноводных креветок без голов, больших устриц из Семиречья и тоненьких перчиков, всегда зарытых так глубоко, что их невозможно было заметить, пока они не попадали на зуб – тогда из глаз потоком брызгали слезы.

Джейсон обожал паэлъю, и, возможно, не только за вкус. Быть может, за то, что ее готовила матушка – причем специально для него; а возможно, ему просто нравилась эта мешанина из самых разных вещей.

Рынки Пандатавэя чем-то напоминали паэлъю: скопище картин, звуков и запахов, которые ему и в голову не пришло бы смешать… и тем не менее они смешивались.

Стены близ рынка украшали надписи, расхваливающие товар – для тех, кто умел читать, а воздух звенел от криков зазывал и купцов – для тех, кто читать не умел.

Одна из таких надписей привлекла внимание Джейсона. «Ты – мечник или стрелок, у тебя верные рука и глаз и большое честолюбие?» – вопрошала она.