Достопамятный год моей жизни

Действительно, в богатой различными событиями и авантюрами жизни Коцебу самым примечательным событием оказалась четырехмесячная ссылка в Сибирь при Павле I, подробно и красочно описанная в этой книге. О том, как круто и решительно этот вспыльчивый самодержец мог поступить с неугодным подданным, конечно же, помнят все читатели гротескной новеллы Юрия Тынянова «Поручик Киже» (1928), где Павел сослал в Сибирь одного офицера за «лик, уныние наводящий».

К Коцебу Павел I был не столь суров. Но, благодаря этой монаршей немилости, обычно столь пронырливый счастливчик внезапно увидел жизнь с самой ее непарадной стороны. Он узнал, как переменчиво бывает счастье даже для признанных фаворитов, увидел пустынные и суровые снежные края, был разлучен на неопределенный срок с родными и близкими. Все события в записках Коцебу тщательно отретушированы рукой правоверного монархиста, не позволяющего себе и тени сомнений в том, что екатерининская и павловская Россия была чуть ли не неким подобием нового Эльдорадо. На все события мемуаристом наброшен благостный флер. Характерно, например, что и во втором издании книги (1803) весьма уважительно изображен Граф фон Пален (именно он выступает не только приближенной к царю особой, но и вестником царского милосердия, высочайшего прощения). Однако отлично осведомленный Коцебу в 1803 году не мог не знать, какую роль сыграл именно Пален в жестокой расправе с безмерно доверявшим ему императором, когда в роковую ночь на 11 марта 1801 года в Михайловский замок «как звери, вторглись янычары». Как ни в чем не бывало, столь же благостно Коцебу упоминает и сам Михайловский замок как любимую резиденцию императора, словно не зная о том, что эти «страшные стены» (Пушкин) стали немыми свидетелями убийства. И все же, может быть против воли автора, в книге постоянно появляются выразительные знаки той атмосферы «великого страха» (Тынянов), той всеобщей подозрительности, жертвой которой в Российской державе мог стать любой. Так, Екатерина II, недовольная комедией Коцебу «Граф Беньовский», посылает секретный рескрипт ревельскому губернатору (Коцебу жил тогда в своем поместье под Ревелем), желая во что бы то ни стало досконально «разузнать, с каким намерением я (Коцебу. — Г. Р.) писал эту комедию». А ведь такое настойчивое любопытство государыни могло плохо кончиться.

Коцебу, несомненно, знал о трагической участи Радищева, за книгу «наполненную самыми вредными умствованиями», а также «оскорбительными изражениями противу сана и власти царской» приговоренного Сенатом в августе 1790 года к смертной казни. Знал Коцебу и о том, как в апреле 1792 года без малейшей вины (после пристрастной проверки выпущенных им печатных изданий) был арестован и приговорен к пятнадцати годам заключения Н. И. Новиков, кстати, тесно связанный в своей деятельности с петербургскими немцами. «Кроткая Екатерина» (как ее саркастически именовал Пушкин) зорко опекала не только живых, но и мертвых. В 1793 году на площади возле Александро-Невской лавры были сожжены изъятые экземпляры трагедии Княжнина «Вадим Новгородский» (через два года после смерти самого Якова Княжнина).

Все эти факты были известны Августу Коцебу, жившему в Петербурге с 1781 года. Вспомнив о приступах бешеного павловского гнева, уже сосланный в Тобольск по доносу Коцебу не без оснований опасается, что его ушлют гораздо далее, чуть ли не на Камчатку. Вот на какие мысли наводит нас чтение записок Коцебу, как бы тщательно они ни были отретушированы, в каких бы сентиментальных тонах, достойных Эраста Грустилова, автор ни изображал рыцарское великодушие и раскаяние Павла, вернувшего его из ссылки и всячески выказывавшего свое благоволение к нему. «Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы». Об этом суждении Пушкина непозволительно забывать сегодня, когда новые апологеты самодержавия на наших глазах творят миф о благодетельной «духовной Элладе» (В. Кожинов), которой якобы стала имперская Россия под эгидой мудрой власти.

Для современного читателя немалый интерес представляют те страницы записок Коцебу, где он дает этнографически точные зарисовки сибирского быта, народных обычаев, крестьянских хороводов, диковинных растений. Отмечает он и относительное благосостояние сибирских крестьян («изряднехонькие горницы», чистые лавки, столы, крытые ковром, избы, которые «гораздо чище и удобнее, чем у прочих россиян»). При этом он деликатно умалчивает о причине этого достатка (Сибирь никогда не знала крепостного права). Разумеется, чисто бытовая, подчас мелочная наблюдательность Коцебу нигде не возвышается до того драматического, глубоко выстраданного изображения крестьянских буден и бедствий, которое, за десять лет до того, дал «Радищев, рабства враг» в своей знаменитой книге.