Достопамятный год моей жизни

Сомнения снова овладели мною. Все мои соображения, сделанные в лесу, пришли мне на ум. Я быстро выбежал из сада и продолжал свой путь. Дух еще одерживает верх над телом, но через полверсты потребности последнего превозмогают. Изнуренный голодом, усталостью, болью, я упал на песок в совершенном отчаянии. Признаюсь, что в эту минуту мне в первый раз пришла в голову мысль о самоубийстве и если бы вместо маленьких ножниц в руках моих был кинжал, который я обыкновенно брал с собою в дорогу, я конечно покусился бы на свою жизнь. Но, к счастью, я оставил кинжал в Митаве; отправляясь в Петербург, я опасался взять его с собою. Оружие это, служившее мне обороною против собак, когда я шел пешком впереди кареты, могло бы показаться подозрительным. Поэтому из предосторожности я оставил кинжал мой жене и благословляю эту предосторожность, потому что умный человек, по словам Сенеки, не должен торопиться покидать эту жизнь, какие бы он не имел к тому причины: он должен удаляться, но не бежать.

От таких пустяков зависит иногда наша судьба. Если бы в утро моего бегства я захватил бы с собою лежавший на столе хлеб, он доставил бы мне необходимые силы, и я мог бы выполнить мое намерение. Теперь мне осталось только два исхода: или идти в Штокманнсгоф, или удалиться в лес и ждать там следующей ночи. Последнее было крайне неблагоразумно. Каким образом, проведя еще двадцать четыре часа без пищи, мог бы я иметь более сил нежели теперь? Я должен был воротиться к замку и, отдохнув немного, стал искать ворота.

В нижнем этаже по-прежнему светился огонь. Я прошел чрез сад, поднялся на две террасы и дошел таким образом до вторых ворот, которые выходили на небольшую дорожку, между садом и домом. Я отворил калитку и очутился в трех шагах от крыльца. Я взошел на крыльцо и чрез решетки окон, из которых проникал свет, увидел трех горничных, которые собирались ложиться спать. Я раз десять прикладывал пальцы к стеклу, чтобы постучать, и столько же раз отнимал их; но наконец нужда одержала верх — и я постучался.

Одна из горничных вышла со свечею, отворила дверь и спросила, что мне надо.

Сиплым голосом умолял я ее дать мне кусок хлеба. Она смотрела на меня с большим изумлением. Это была красивая девушка, с очень приятным лицом, выражавшим доброту; но мой вид, моя наружность, мое положение заставляли ее колебаться.

— Слишком поздно, — сказала она мне, — господа спят уже и все люди также.

— Сжальтесь надо мною, милейшая, — отвечал я ей, — я провел целый день в лесу, ничего не ел все время, ради Бога сжальтесь.

— Боже мой, в лесу, при такой погоде и зачем же это.

Она при этих словах осмотрела меня с ног до головы и хотела удалиться; я угадал ее намерение.

— Не бойтесь ничего, моя милая, я не вор и даже не нищий (при этом я показал ей мой кошелек и мою золотую цепочку от часов.) — У меня довольно денег, но участь моя достойна всякого сожаления; я вас умоляю, нельзя ли мне видеть г. Байера?

— Он спит уже.

— А г. Лёвенштерн здесь?

— Нет, он в Кокенгузене и вернется завтра.

— А его супруга и дети?

— Они тут наверху.

— А девица Платер?

— Также там.

Эта Платер была очень любезная молодая особа, друг дома, я встречал ее также в Саксонии.

— Нельзя ли ее разбудить?

— Не смею.

Так как я очень настоятельно просил ее об этом, то она дала мне совет идти к секретарю и ждать там утра; во время этого разговора я проник с нею вместе в ее комнату; ужасная нужда довела меня до этого.

— Я не выйду отсюда, — сказал я ей, — и останусь здесь на диване.

Это заявление очень смутило горничных.

Бог знает, что бы из всего этого вышло, если бы г. Байер и его супруга, которые спали в соседней комнате, не проснулись от этого разговора. Госпожа Байер позвонила свою горничную; я вручил ей письмо, написанное мною в лесу и просил передать госпоже; в ожидании ответа, я кинулся на диван.

Горничная вернулась и сказала мне, чтобы я подождал немного, что мне сейчас дадут есть и что сам Байер выйдет ко мне. Несколько минут оставался я совершенно один, — минут, несоизмеримых обыкновенною мерою времени.

Наконец явился сам Байер; это был пожилой человек; доброта сказывалась в его лице; он был, по-видимому, смущен; но я сам находился еще в большем смущении. Я говорил несвязно, произносил слова и фразы отдельно, без последовательности; письмо мое достаточно уяснило ему все дело. Он убеждал меня успокоиться, предлагал сперва поесть, а потом уже толковать о том, что делать далее. Вскоре явилась и сама г-жа Байер; я узнал в ней черты ее милой дочери и ободрился. В немногих словах рассказал я мои невероятные приключения; она была, видимо, тронута, но я заметил, что они сомневаются в том, чтобы я был совершенно невинен во всех отношениях. В самом деле, каким образом мыслящие существа, привыкшие к действию законов и их соблюдению, могли бы поверить возможности такого распоряжения, без особых, чрезвычайно важных на то причин.