Достопочтенный Школяр

И тем не менее странно, «Я чувствовал, что это вот-вот произойдет». – думал он, глядя на долину, где уже почти ничего нельзя было различить. Никаких таких великих предчувствий, никакой этой чепухи: просто – да, он ощущал, что час приближается. Время пришло. Но вместо того чтобы почувствовать прилив бодрости и радости, он ощутил, что его охватывает вялость. Ему вдруг показалось, что он слишком устал, слишком растолстел, слишком вялый и сонный и никогда уже не сможет пошевельнуться. Он мог бы лечь прямо здесь, где стоял. Он мог бы спать на этой жесткой траве, пока его не разбудят или пока не наступит конец света.

Глупости, – сказал он сам себе. – Самые настоящие глупости". Вынув телеграмму из кармана, он бодро зашагал к дому.

– Эй, малышка! Старушка! Где ты прячешься? У меня новости, и не слишком приятные. – Он протянул ей телеграмму. – Из города греха, обреченного на гибель, – сказал он и отошел к окну, чтобы не видеть, как она будет читать.

Он подождал, пока не услышал шороха бумаги, упавшей на стол. Джерри повернулся. Теперь не сделать этого было просто нельзя. Девушка ничего не сказала, но обхватила себя руками, спрятав ладони под мышками. Ее жесты иногда бывали громче и выразительнее любых слов. Он видел, как беспокойно мечутся пальцы, стараясь найти что-нибудь, за что можно ухватиться.

– Почему бы тебе не перебраться на некоторое время к Бесс? – предложил он. – Старушка Бесс будет рада принять тебя. Она очень хорошо к тебе относится. Ты можешь жить там, сколько захочешь, она будет только рада.

Сиротка по-прежнему стояла, обхватив себя руками. Джерри ушел в деревню послать телеграмму. А когда он вернулся, девушка уже достала его костюм – тот самый, синий, над которым она всегда смеялась и который называла тюрем-

ной робой, – но сама она при этом дрожала всем телом. Лицо ее побледнело. Она выглядела совершенно больной, как в тот день, когда он замуровал ос в гнезде. Когда Уэстерби попытался поцеловать ее, она была холодна как мрамор. Ночью они спали вместе, и это было еще хуже, чем спать одному.

Матушка Стефано сообщила новости во время обеда, вскоре после полудня. От волнения у нее даже голос дрожал. Достопочтенный Школяр уехал, объявила она. Он был в костюме. И взял с собой саквояж, пишущую машинку и мешок с книгами. Франко отвез его в аэропорт на своем фургоне. Сиротка уехала с ним, но вышла у поворота на автостраду. Она не попрощалась: села у дороги, как шваль какая-нибудь, что, впрочем, так и есть. После этого Школяр некоторое время ничего не говорил и был погружен в свои мысли. Он совсем не обращал внимания на хитрые и ехидные вопросы Франко и все время теребил прядь волос надо лбом – синьора Сандерс как-то сказала, что у него волосы цвета перца с солью. В аэропорт они приехали за час до отлета и, чтобы убить время, распили вместе бутылочку и сыграли партию в домино. Но когда Франко попытался заломить непомерную цену за то, что привез его. Школяр проявил неожиданную прижимистость и жесткость и наконец-то начал торговаться, как настоящий богач.

Почтмейстерша сказала, что узнала все это от Франко, своего задушевного друга. Франко, которого злые языки называют педерастом. Разве она не защищала его всегда – неотразимого Франко, отца своего слабоумного сына? Конечно, у них бывало всякое – у кого не бывает ссор? – но пусть ей назовут, если смогут, более честного, трудолюбивого, элегантного и более шикарно одетого мужчину во всей долине, чем Франко, ее друг и любовник!

Школяр уехал домой за своим наследством, сказала она.

Лошадь Джорджа Смайли

«Только с Джорджем Смайли могло такое случиться, – говорил Родди Мартиндейл, толстяк-острослов из Министерства иностранных дел, – стать капитаном потерпевшего крушение корабля. И только Смайли, – добавлял он, – мог все еще больше усложнить, именно тогда решив расстаться со своей не всегда безгрешной красавицей женой».

На первый (и даже на второй) взгляд, Смайли не слишком подходил и для своего нового поста, и для роли мужа красавицы, как не преминул отметить Мартиндейл. Джордж был невысокий, толстый; при столкновении с мелочами жизни проявлял редкостную неприспособленность и неумение заставить считаться с собой. Природная застенчивость время от времени приводила к тому, что он вдруг начинал изъясняться высокопарно. И для людей вроде Мартиндейла, не привыкших быть на втором плане, его стремление не привлекать к себе внимания служило постоянным укором.

К тому же Смайли был близорук. В первые дни после катастрофы он, в круглых очках и традиционно унылом для чиновников костюме, наводящем на мысль о похоронах, в сопровождении верного помощника Питера Гиллема ходил по самым незаметным тропам в джунглях Уайтхолла, где на каждом шагу земля под ногами может обернуться трясиной.