Достоверность характера

«— Подсудимый Говэн, мы рассмотрели ваше дело. От имени республики военный суд большинством двух го­лосов против одного... — Он приостановился, как будто за­тем, чтобы дать себе время подумать. Перед чем он коле­бался? Перед смертным приговором? Перед оправдани­ем? Все затаили дыхание. Он докончил: — ...приговарива­ет вас к смертной казни».

Это герой романа В. Гюго «Девяносто третий год» Симурдэн посылает на казнь своего питомца Говэна.

Во всех трех случаях долг гражданина берет верх над долгом: в одном случае — матери, в другом — отца, в тре­тьем — наставника. Но там, где у Гоголя и Гюго конф­ликт достигает своей кульминационной точки, у Моэма он снимается: Аннет сделала выбор. На этом писатель и закончил исследование как нравственной проблемы, так и характера своей героини.

У Гоголя и Гюго герои тоже сделали выбор тоже в пользу гражданского долга, но...

«В то же мгновение раздался другой звук. Удару топо­ра ответил пистолетный выстрел. Симурдэн выхватил из-за пояса один из своих пистолетов и в тот миг, когда го­лова Говэна покатилась в красную корзину, выстрелил себе в сердце».

Самоубийство Симурдэна — это искупительное само­пожертвование. Долг революционера — превыше всего, но он не может отменить и другого долга. В этой после­довательности и заключается нравственный закон эпохи, в своем высшем проявлении.

«Стой! выпала люлька с табаком; не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!» «И люлька...» А что же еще? А еще сыновья. Остап и Андрий. После их гибе­ли Тарас искал успокоения в кровавой мести, в жестоко­сти, но не нашел. Долг перед народом исполнен, а вот от­цовский долг? Не в муках ли, как искупительном само­пожертвовании, нашел Тарас так жадно искомое им уте­шение?

Абстрактны ли нравственные истины? Да, абстракт­ны, если они выводятся умозрительно. Пример тому — рассказ С. Моэма, в котором абстрактны не только нравственные истины, но и идеи гражданственности и патриотизма. Проблемы патриотизма, гражданственности, нравственности носят абстрактный характер до тех пор, пока они выводятся не из правды человеческого характера, рассматриваемого как результат духовного пути народа, а из отвлеченных, умозрительных положений, привноси­мых извне. И в этом отношении нравственные и граж­данские искания Гоголя и Гюго никак нельзя назвать абстрактными. А вот у Моэма и нравственность, и граж­данственность взаимообусловленно абстрактны.

5

Вероятно, от нравственных проблем, поставленных вой­ной, можно было бы и отмахнуться, не принеси их ос­тавшиеся в живых Ананьевы, Степки Толкачи, Сотниковы, Рыбаки и другие в мирную жизнь. Пусть потом эти про­блемы решались по-другому и последующая жизнь присо­вокупила к ним новые, но поиск все равно шел в на­правлении нравственного закона, открытого в период войны.

Конечно, на поверхности жизни всегда видны лишь поступки, в период войны их совершалось великое мно­жество, и за каждым их них лежал напряженнейший поиск нравственного выбора, пусть почти всегда корот­кий по времени, но от этого, вероятно, еще более интен­сивный. Нет, Быков не просто «конструирует» ситуации и пропускает через них своих героев, он исследует филосо­фию подвига во всем ее жизненном многообразии, его не удовлетворяют не только однозначность характеров, но и однозначное прочтение человеческих поступков. Так, про­мелькнули, скажем, у него в повести «Круглянский мост» комбриг Преображенский, партизаны Ляхович и Шустик, и факты их поведения (а за каждым таким фактом ле­жала проблема нравственного выбора) становятся в даль­нейшем для Быкова предметом художественного иссле­дования. От Преображенского и Ляховича писатель при­шел к Сотникову, от Шустика — к Рыбаку, а от Сотникова и Рыбака — к героям пьесы «Решение». Творчес­кий процесс у Быкова носит непрерывный характер, у него одно произведение как бы логически вытекает из другого, ибо и в жизни решение той или иной нрав­ственной проблемы не является уделом одного лица и не замыкается на одном лице, в том-то и дело, что важ­нейшие проблемы времени имеют множество индивидуаль­ных решений, равнодействующая которых и определяет нравственный закон эпохи. Стало быть, этот закон в ка­кой-то степени зависит от каждого, но в то же время он не равнозначен ничьей в отдельности нравственной воле.