Досужие размышления досужего человека

Я склонен думать, что миссис Европа не колебалась, назначая хорошую цену за искусство, которое продала Дяде Сэму. Боюсь, миссис Европа кое от чего просто избавилась, всучив это Дяде Сэму. Как-то раз, теперь уже много лет назад, я беседовал с неким дельцом в клубе «Все-чего-пожелаешь».

— Какая картина скорее всего исчезнет в следующий раз? — спросил я его во время разговора.

— Одна маленькая штучка от Хоппнера, раз уж что-то должно, — ответил он с полной уверенностью.

— Хоппнер, — пробормотал я. — Кажется, я слышал это имя.

— Ага. А в следующие примерно восемнадцать месяцев будете слышать его куда чаще. Смотрите, как бы оно вам не надоело, — засмеялся он. — Да, — продолжил он задумчиво, — Рейнолдс уже исчерпал себя. Из Гейнсборо тоже много не выжмешь. Заниматься ими — все равно что держать почтовую контору. Хоппнер — вот это многообещающий парень.

— Вы покупали Хоппнера дешево? — предположил я.

— Между нами, — ответил он, — да, и думаю, что мы собрали все. Может, осталось еще несколько, но не думаю, что мы что-то пропустили.

— А продадите намного дороже, чем отдали за него, — намекнул я.

— А ты умен, — произнес он, глядя на меня с восхищением. — Видишь все насквозь.

— А как вы это делаете? — спросил я. Это было как раз то время суток, когда он впадал в доверительное настроение. — Ну, вот есть художник Хоппнер. Полагаю, вы скупили его по средней цене сто фунтов за картину, и за эту цену большинство владельцев с радостью его продали. Мало кто слышал о нем за пределами художественных школ. Бьюсь об заклад, что в настоящий момент не найдется ни единого художественного критика, который сумеет правильно написать его имя, не заглядывая в словарь. За полтора года вы распродадите его по цене от тысячи до десяти тысяч фунтов. Как это получается?

— А как получается все, что получается хорошо? — отозвался он. — Нужно как следует постараться. — И придвинул ко мне кресло. — Есть у меня один парень — ну, из таких парней, вот он напишет статью про Хоппнера. Я найму другого, чтобы ему ответить. И прежде чем я успею оглянуться, появится сотня статей про Хоппнера — о его жизни, о том, как он в юности пытался пробиться, анекдоты о его жене. И тогда одну картину Хоппнера продадут на публичном аукционе за тысячу гиней…

— Но почему вы так уверены, что за нее дадут тысячу гиней? — перебил его я.

— Я случайно знаю человечка, который собирается ее купить. — Он подмигнул, и я понял. — А две недели спустя будет продаваться полдюжины картин, но цена к этому времени взлетит вверх.

— А потом? — полюбопытствовал я.

— А потом, — ответил он, вставая, — американский миллионер! Он будет стоять на пороге и дожидаться, когда откроется аукционный зал.

— А если я случайно наткнусь где-нибудь на Хоппнера? — засмеялся я, собираясь уходить.

— Не держи его у себя слишком долго, вот и все, — дал он мне совет.

© Перевод И. Зыриной

Как по-вашему, сколько очарования в музыке?

Покойный герр Вагнер утверждал, что опера (музыкальная драма, как он ее называл) включает в себя все остальные искусства, а значит, отменяет в них необходимость. Разумеется, в музыкальной драме присутствует музыка во всем ее разнообразии: в этом я признаю правоту покойного герра Вагнера. Временами, признаю, мои музыкальные пристрастия шокировали бы покойного герра Вагнера — порой я чувствую, что не способен следить за тремя отдельными темами одновременно.

— Слушай, — шепчет мне восторженный вагнерианец, — сейчас корнет играет тему Брунгильды.

Мне в моей безнравственности кажется, что с корнетом просто творится что-то неладное.

— Вторые скрипки, — продолжает восторженный вагнерианец, — ведут тему Вотана.

Не просто ведут, а волокут, что совершенно очевидно: по лицам музыкантов струится пот.

— А медные, — объясняет мой друг, задавшись целью развить мой слух, — аккомпанируют певцам.

Я бы сказал — заглушают их. Бывают случаи, когда я готов восторгаться Вагнером вместе с лучшими из его поклонников. Всех нас иногда охватывают возвышенные настроения. Разница между людьми возвышенными и нами, обыкновенными трудягами, примерно такая же, как между орлом и цыпленком со скотного двора. Вот я — цыпленок со скотного двора. У меня есть крылья. Случаются восторженные моменты, когда мне хочется оторваться от низменной земли и воспарить в царство искусства. Я действительно взлетаю, но тело мое тяжело, и я добираюсь лишь до забора. Спустя некоторое время на заборе мне становится одиноко, и я плюхаюсь обратно вниз, к своим товарищам.

Когда я в таком филистерском настроении слушаю Вагнера, мое чувство справедливости просто вопиет. Одинокая, всеми покинутая женщина стоит на сцене и пытается перекричать оркестр.