Дот

«Потому что мозги учат видеть чужими глазами, и думать так, как думают все остальные…»

«А разве это плохо?»

«Подумай сам. Вот сейчас я для тебя такая, как все…»

«Нет! — перебил маленький Иоахим. — Ты самая любимая!»

«Конечно. Самая любимая — и всегда одинаковая. Такая, какой ты меня любишь. Но ведь в это же время я и всегда другая!»

«Потому что ведьма?»

«Нет. Потому что женщина…»

«А ты всегда ведьма?»

«Нет. Иногда я бываю сильфидой. Я очень люблю это состояние…»

Мальчик подумал.

«А кто ты, когда тебе бывает очень, очень грустно?»

«Я грущу, когда мне приходится быть валькирией…»

«А люди знают об этом?»

«Нет. Потому что — когда они видят меня валькирией — они уже не люди…»

Для чего я все это вам рассказываю? Затрудняюсь объяснить. Может быть, дело в том, что эта женщина любила Иоахима Ортнера, а поскольку любовь — производное души, значит, Анна видела (конечно — чувствовала) в нем то, что недоступно обычному глазу и является для Иоахима Ортнера наивысшим поручительством. В общем — что-то в таком роде. До этой страницы я не думал об этом, но ощутил в тексте пустоту — и написал как увидел. Как написала рука. Для действия это не важно, однако может оказаться важным для вас.

Ужин поджидал Иоахима Ортнера, но есть не хотелось. Уже не хотелось. «Мне сто грамм „хеннес“, душ — и в койку…» Они посидели на кухне, пока он неспешно влил в себя эти сто граммов, почти ни о чем не говорили: у него для этого не было сил, а ей было достаточно того, что он рядом, и на него можно просто смотреть, или — если захочется — погладить по руке, или стать у него за спиной и прижать его к себе, к своему телу, обеими руками.

Он уже засыпал, когда услышал сквозь дрему ее еле слышные шаги. Она подошла, приподняла одеяло и легла рядом с ним. Под ее легчайшим пеньюаром ничего не было.

Иоахим Ортнер этого не ждал.

Он помнил Анну столько, сколько помнил себя. И сколько помнил себя — столько ее любил. Малышом он ей говорил: вот вырасту — и женюсь на тебе. Подростком, когда проснулось и стало давить в паху его libido, он вдруг увидел, как пластично и завлекательно ее тело — и линии, и формы. Ее запах, ее прилипшие ко лбу от июльского пота золотистые локоны рождали в нем чувство, которое переполняло его настолько, что рассудок немел. Прикоснуться к ней, ощутить знакомую упругость ее тела, слушать, как ее ток передается тебе, катит волной к сердцу и переворачивает его… «Дай лучше я обниму тебя, мой милый мальчик, — смеялась она, убирая его непослушные руки. — Погляди, сколько прелестных девочек вокруг! Каждая, даже если она не знает об этом, ждет твоей ласки. Каждая, даже если не знает об этом, готова отдать тебе свое сердце. И не только сердце. А мне оставь самую чистую и простодушную из твоих любвей, маленькую струйку, которой я до сих пор жила…» Потом эта телесная тяга к ней и томление прошли, но он помнил о них, потому что она была первой, в ком он ощутил женщину, первой, магнетическое поле которой поляризовало его душу, но притянуло тело…

И вдруг вот такое…

— Анна…

— Молчи. Между нами все будет, как прежде. Но когда сегодня я увидала тебя, я поняла, что мне нужна замена тебе.

Она говорила спокойно. Это было продуманное решение. Но момент был столь важен для нее и внутреннее напряжение столь велико, что она не следила за словами. Вот оттого и проскочило слово «замена». Она произнесла его — и замерла. К счастью, Иоахим, все еще не оправившийся от неожиданности, не обратил на него внимания.

— Но что скажет дядя?

— Карл меня поймет. И будет мне благодарен за сына. Ведь и ему тоже будет нужен тот, кого он сможет любить.

Иоахим вдруг понял, что так и будет. И дядя, и она будут счастливы. Им будет, ради чего жить. А как же я?..

— А как же я? — сказал он. — Может, ты все же поинтересуешься, что я по этому поводу думаю? Ведь истинным отцом буду я! И я представить себе не могу, что где-то живет мой сын, а я лишен возможности каждый день видеть его, отдавать ему всю свою нежность, воспитывать в нем мужчину.

Она прижала его голову к своей груди. Такой привычный жест! — ведь она делала это несчетное число раз. Но до сих пор ей не приходило в голову, что надо запомнить возникающее при этом щемящее чувство. Прощай, мой любимый…

— Обещаю: ты каждый день будешь рядом с ним. Ты будешь его хранителем, его ангелом…

Эта влажная духота берлинских ночей в первых числах июля…

Спать почти не пришлось.