Дот

Самолетик мчался прямо на него, а Ромка ждал, внушая рукам: расслабьтесь, расслабьтесь, — чтобы не дрожали, если ему так повезет, что он сможет выстрелить. Он уже не прикидывал, сколько остается до самолета и что сейчас немец собирается сделать, когда начнет стрелять. Решил: не сойду. Даже если он врежется в меня — не шелохнусь. Пусть врежется, пусть хоть сотню пуль в меня выпустит — пусть!.. А вот если не убьет — уж тогда я постараюсь не промазать.

Ромка расслабился настолько, что даже отрешился, и несколько мгновений выпали из его сознания, а потом его встряхнуло удивление: отчего немец не стреляет? Немец был уже рядом — вот-вот врежется — и не стрелял…

Опять рокочущий смерч пронесся над площадкой, но Ромка повернулся боком, уперся — и выдержал воздушный удар. С выстрелом он все же замешкался. Выстрелил не столько для дела, сколько для разрядки. Он испытал разочарование и новый приступ злости: ведь немец издевался над ним. Ты у меня доиграешься, пробормотал Ромка, стараясь понять, что означает новый маневр летчика: тот сбросил скорость и как-то совсем иначе, без прежнего напора, пошел по кругу… потом высунулся из кабины и погрозил кулаком.

Ромку озарило: так ведь у него патроны кончились!.. Ну да! — патронов нет или пулемет заклинило — один хрен. Он иссяк, и теперь даже дураку ясно, что без пулемета он ничто. Ничто!

Ромка засмеялся и пальнул не целясь в сторону самолета. В эти мгновения — торжествуя победу — он как-то забыл, что немца надо убить. Его выстрел был точкой, салютом, ударом кулаком по столу: моя взяла! Он видел: и немец это признает, и не шарахается от выстрела, потому что уже понял: в безоружного этот парень не станет стрелять.

— Ну что ж ты, паскуда! — заорал Ромка. — Не можешь стрелять — и сразу скис? — Он опять пальнул не целясь. — Но ведь ты на машине, гаденыш!.. Давай! налетай! дави!..

Летчик опять высунулся, зачем-то показал пальцем вниз, отдал честь и полетел прочь.

После того, как ему отдали честь, Ромка уже не мог стрелять, а жаль. Ведь выстрелить — это все равно, что выпустить пар, а сейчас это было Ромке во как необходимо. Эмоции переполняли его, тело требовало освободительного движения, и Ромка метался по площадке, что-то радостно кричал и грозил винтовкой, и все глядел, как самолетик, теряя материальность, тает на востоке. Когда самолет исчез, Ромка перевел дух, обтер мокрое лицо полой гимнастерки, и только теперь вспомнил, как летчик показывал пальцем вниз. Что он имел в виду?..

Ромка подошел к краю площадки.

Почти у подножия вышки, на тропинке, желтевшей тонкой строчкой среди июньских трав, стоял мотоцикл с пулеметом в коляске. Трое немецких солдат давились от смеха, не желая выдавать своего присутствия. Но теперь им не было смысла таиться — и дружный хохот ударил Ромку прямо в сердце.

Он отскочил на середину площадки, нагнулся к патронташу, сунул в него пальцы… Пусто. Выдернул из магазина обойму — пустая. Отдернул затвор — вот он, единственный его патрон…

Немцы поняли, что происходит, но это не испортило им настроения. Ствол пулемета поднялся вверх, а тот, что сидел за спиной водителя, в каске, но без френча, в лиловой майке, неторопливо слез с седла, отошел в сторону и повел стволом автомата.

— Давай спускайся! — Немец показал и рукой: мол — вниз. — Давай, давай!..

Летчик не мог их вызвать, подумал Ромка. Это был наш поединок, только наше дело — его и мое. Сами, значит, приехали. На шум. Из летного городка. Больше неоткуда.

— Салют! — крикнул Ромка и помахал немцам рукой. Он не представлял, как будет выпутываться, и тянул время.

— Ты что — не понимаешь по-немецки? Так у меня есть переводчик.

Автомат дернулся — и четыре пули продырявили настил вокруг Ромки. Ох и бьет, собака! — восхищенно подумал он, и осторожно ступил на лестницу.

Немец улыбался: ему нравилось, как он исполняет свою роль в этом спектакле.

— Эй, парень! Брось винтовку. — И он сделал жест, показывая, будто выбрасывает автомат.

— Моя не понимайт, — простодушно развел руками Ромка, и продолжил спуск. Ишь, чего надумал: винтовку бросить…

— Стой!

Две пули, слева и справа, тугими воздушными комочками махнули возле лица. С такой ювелирной стрельбой ему бы в цирке выступать. Не даст выстрелить…

Ромка уже сошел на первую площадку.

Спокойно… спокойно… Я и с этими управлюсь — только бы добраться до них.

О плене он не думал.

Немец перестал улыбаться.

— Стой, тебе говорят. Бросай винтовку! Последний раз предупреждаю…

Он увидал, что Ромка ступил на вторую лестницу, закусил губу — и две перекладины разлетелись щепками.

Вот она — черта. Следующие пули — в меня…

До земли метров десять, спрыгнуть не поломавшись — шансов мало. Да если б и не поломался — подняться на ноги не дадут… Правда, можно выстрелить не целясь… Но Ромка понимал, что не успеет, да и не умел он, как это делают в кино. Несколько раз на стрельбище попробовал (Тимофей позволил; но при условии, что они будут одни, без свидетелей, чтобы не пришлось писать пояснительную за дурной перевод патронов), — куда там!..