Дот

А не дурак ли ты? — подумал о себе Чапа. Ну — проучили тебя. Повезло — остался живой. И даже невредимый. (При этом Чапа потрогал завиток правого уха. Обожженное пулей место все еще клеилось, но уже подсыхало.) Так на кой ляд второй раз испытывать судьбу? Конечно — жалко: доброе дело затеял. Ну — не дали закончить. Зато теперь ты знаешь, что смерть вернулась, что она опять рядом; один неверный шаг — и получите… Как бы поступил на твоем месте мудрый человек? Прихватил бы свою торбу, винтовку и скатку, — и кустами, кустами, овражками, не искушая судьбу… Правда, возле могилы остались сало, гимнастерка и нижняя рубаха; и ППШ. Сало — вообще не аргумент, в особенности — если человек не голоден. И без ППШ до сих пор ты как-то жил — проживешь и дальше. Нижняя рубаха — причем свежая, стираная — есть в вещмешке. Вот гимнастерку действительно жалко, привык Чапа к своей гимнастерке, знал все ее потертости, штопал старательно… но пока можно побыть и в нижней рубахе, а потом снять подходящую по размеру с какого убитого красноармейца, — их еще по дороге будет и будет…

Вот так рассудил Чапа, встал — и вдруг понял, что если он сейчас не пойдет к могиле, то потом всю жизнь эта заноза будет гнить в его душе. И всю жизнь он будет сожалеть об этой минутной слабости. И может быть — даже презирать себя… Конечно — притерпеться можно ко всему… но Чапа понял, что терпеть не хочет. Хотя бы внутри себя — в душе — он должен оставаться свободным…

Чапа вышел из кустов — и пошел к могиле.

Саперную лопатку положил на плечо. Чтобы немцы видели, чем он занят. Знак — скажем так — его нейтралитета.

Гимнастерка, распластанная на траве, горячая от солнца, лежала, как Чапа ее и расстелил. Здесь же нижняя рубаха. И ППШ. Значит, немцы сюда не дошли…

Чапа шагнул в могилу, примерился — где копать. И понял, что копать не может. Умом хочет, но душа… душа уже не здесь, а как такое дело работать без души?..

Поглядел на разбросанные по поляне тела… Нет. То, что двигало им еще недавно — неосознаваемое — куда-то ушло. Чапа ощутил себя — на этой поляне, возле этой могилы — посторонним. Ведь это было частью его, частью его жизни; он был одно с ними… а теперь вдруг понял, что отделился. Все это стало каким-то чужим. Теперь он смотрел на это как бы со стороны, как бы сверху, и видел, что оно становится все меньше и меньше, потому что удаляется от него…

Чапа сел на край могилы. Просто так он не мог уйти. Если уйти сейчас — что-то в себе все-таки придется рвать; лучше подождать, пока пуповина отсохнет сама.

Он смотрел на немцев — и не видел их.

Просто сидел.

Взгляд почему-то задержался на босых ногах старшины, на свалившихся с них портянках. Ступни старшины были очень узкие, не крестьянские, с крутым сводом и таким же крутым подъемом. А ведь сапожки-то он шил на заказ, по размеру. Как же я не подумал, что с моим копытом в те сапоги нечего и соваться? — удивился своей невнимательности Чапа. Хорошо — хоть сейчас это заметил. Выходит — не о чем жалеть. Господь не хотел меня разочаровывать — вот и убрал сапоги подальше. Зато оставил мне портянки.

До этой минуты Чапа внимания на них не обращал: пока видел сапоги — ни о чем другом думать не мог. И напрасно. Портяночки-то были сапогам под стать. Во-первых — фланелевые. Что-то в них было такое… Чапа не поленился, встал, подошел к ним, пощупал одну. Боже! какая мягкая, нежная, тендитная! Если завернуть в нее ступню — она ж будет, как лялечка!..

Чапа внимательно осмотрел портянки. Вначале одну, затем другую. Новехонькие! Вот порадуются мои топтуны в эдакой благодати!..

Так захотелось тут же их намотать! — но… Но! — Чапа, когда владел собою (а сейчас он владел собою), поступал только правильно. Не только по совести, но и как надо. «Стань по-старому, как мать поставила…» Делай все правильно — потом не пожалеешь, — учил маленького Чапу дед, а потом и отец. Нельзя свитку с чужого плеча тут же натягивать на свои плечи. Как бы при этом не притянуть к себе и чужую судьбу. Дай чужой вещи расстаться с ее прошлым. А вот когда она станет просто вещью, — вот тогда и ищи с нею общий язык.

Чапа расстелил портянки на солнце. Жаль, ветерка нет… но и солнце с этой работой управится, освободит фланельку.

Теперь надо было похоронить ребят, которых он сюда притащил. Тесновата будет могилка, придется положить их в два уровня, да чего уж, все свои; в тесноте — да не в обиде.