Доверенность на любовь

Дождь продолжал барабанить по зонтику и явно не собирался кончаться. В бутылке оставалось еще две трети, мужчина и женщина никуда не спешили. Оксана улыбнулась.

— Ты смеешься надо мной? — поинтересовался Александр. — Я так страшно выгляжу?

— Нет, я вспомнила свой выпускной вечер в школе. Тогда тоже пошел дождь, и весь наш класс собрался под козырьком станции метро. Я тоже стояла вместе со всеми, но вдруг подумала, что под дождем будет лучше и побежала. Мне кричали вслед, а я, не оборачиваясь, мчалась по улице, разбрызгивая воду из луж. Я даже не пыталась прикрыться от дождя, волосы прилипли к моему лицу, насквозь промокла одежда и мне было хорошо.

— А что потом? — спросил Александр.

— Потом все остальные тоже выбежали на дождь, и мы как сумасшедшие прыгали по лужам, пытаясь достать до веток деревьев.

— Тогда ты была счастлива.

— Да, до завтрашнего утра, когда выяснилось, что я заболела.

— Вот так всегда, — серьезно изрек Линев. — За счастье приходится расплачиваться.

— Это слишком мрачно звучит, — парировала Оксана.

— А я в школе был куда более спокойным, чем ты.

Оксана даже не успела заметить, когда Александр перешел с «Вы» на «ты» и ничуть не обиделась на это. Лишь отметила для себя, что тоже в следующий раз назовет его так же.

— А чем ты любил заниматься в детстве?

Александр не подал вида, что замечает: дистанция между ними сокращается.

— О, я сразу знал, кем стану, с детства. Сколько помню себя, всегда любил складывать дома, стены из кубиков. Их у меня была целая куча. Они хранились в большом полотняном мешке, который завязывался тесемкой.

— Так, как картошка, — засмеялась Лозинская.

— Это был большущий мешок. Самый большой, какой я видел, с меня ростом.

Оксане почему-то сделалось страшно смешно. Она представила себе мешок высотой в два метра.

— Ну, тогда я был правда немного поменьше, — Александр показал ладонью на уровне стола. — Все ругались на меня: и мать, и отец, и даже сестра. От моих домов, сделанных из кубиков, невозможно было пройти по квартире, и я всегда плакал, когда мои дома разрушали. А это происходило часто, каждый вечер. Но с утра я вновь начинал строить, возводил еще более величественные постройки. Однажды в руки мне попалась книжка по истории архитектуры, и я стал строить пирамиды, афинский акрополь, римский форум, но каждый вечер это разрушали.

— Я сочувствую тебе.

— Однако и я сумел им доказать, что чего-то стою. Когда на лето мы поехали в деревню и после двух дней родители уехали. Ты же знаешь, Оксана, в деревне детей предоставляют самим себе и никто мне не мешал. Я забрался за сарай и обнаружил целую груду кирпичей — больших силикатных, красных печных. Там были даже фигурные, уж не знаю, откуда появились. И я начал строить из них. Но, через два дня мне и этого показалось мало. Я разыскал в сарае мешок с цементом, проковырял в нем дырку и принялся возводить сооружение с раствором. Пока мой дед спохватился, я уже успел построить на высоту двух метров Нотр-Дам де Пари. Не хватало только химер и колоколов на башнях.

Оксана захихикала и чуть не подавилась коньяком.

— Я представляю, каким было лицо у твоего деда, когда он обнаружил, что кирпичи, предназначенные для какого-нибудь сарая или туалета, пошли на возведение готического храма.

Александр тоже засмеялся и, упершись ногами в поперечину, соединяющую ножки стола, качнулся на стуле.

— Да, лицо конечно у него вытянулось чуть ли не до военного ремня, которым он поддерживал свои галифе. К тому же учти, Оксана, все это я сделал на цементе и держалось оно мертво.

— Что потом сделали с этим храмом?

— Не знаю, после крупного скандала я все-таки выпросил у деда, чтобы он разрешил мне достроить башни. Я водрузил на них кресты из алюминиевой проволоки и накрыл крышу жестью от старой бочки.

— Ты шутишь, — смеялась Оксана, — такого не бывает.

— Не знаю, может и теперь еще в деревне стоит маленькая копия парижского храма, сделанная моими руками, и туда ходят молиться крысы, а вслед за ними и коты.

— Да-да, получился довольно страшный собор, — пробормотала Оксана. — А как отнеслись к этому твои родители?

— О, моя мама, когда увидела то, что я сделал, ее чуть не хватил удар. А отец, так он даже попытался побить меня, хоть никогда раньше не поднимал на меня руку.

Оксана насторожилась.

— А твоя мать и отец, они еще живы?

— Отец умер, а вот мать жива до сих пор.

— И ты часто с ней видишься, может вы живете вместе?

— Нет, я вижу ее довольно редко. Она всегда занята, она еще работает. Ну, если это можно назвать работой. Моя мама, — в голосе Александра чувствовалось неподдельное уважение, — она всегда любила быть самостоятельной и зарабатывала на жизнь сама, независимо от того, сколько приносил в дом отец.

Оксана внимательно посмотрела на своего собеседника. Уж не проник ли он в ее мысли, не знает ли о ее самой заветной мечте. Но нет, лицо Александра Линева, вернее его выражение, говорило ей только о том, что тот углубился в воспоминания.

— Моя мама — это чудесная женщина.

И тут Оксана Лозинская решилась задать вопрос, который, конечно, следовало задать с самого начала.