Доверие

— Вполне допускаю, что есть русские, которые ничего бы не стали делать. Но решают те, кто вышлет танки. А это я называю кое-что делать. Вас злит, Бентгейм, что именно кусочек, столь любезный вашему сердцу, остался у русских. Мы, однако же, договор подписали, я хочу сказать, союзники его подписали. Это не обещание, это соглашение, письменное.

— Не навечно же! — воскликнул Бентгейм.

— А что вообще вечно? На ближайшее время.

— Поскорей позвоните, пожалуйста, вашему агенту в Берлин, — повелительно сказал Бентгейм.

Шпрангер взглянул на часы.

— Через десять минут. Так мы условились.

— Эуген, мальчик мой, — попросил Кастрициус, не открывая глаз. — Дай мне чего-нибудь сладкого. Соленого я больше не хочу.

Эуген Бентгейм поспешил услужить старику. Свой зеленый стул он подвинул к желтому шезлонгу.

— Разлакомился на жирный кус? — спросил его Кастрициус. — Не из кухни нашей Гельферих, нет. Из восточной зоны — имею я в виду.

Эуген пожал плечами.

— Мы, если помните, — тихо сказал он, — уже говорили об этом, в мой прошлый приезд. Несмотря на все прорицания и предзнаменования, я, откровенно говоря, удивился, когда там началась вся эта заваруха.

— А я, — сказал Кастрициус, — вздохнул с облегчением, когда приехал Шпрангер и рассказал мне то, что сейчас рассказывает твоему отцу. Что заваруха уляжется. Без войны.

Он с удовольствием съел все, что положил ему на тарелку Эуген. Потом сказал:

— Русские, наверное, пригрозили войной. В случае, если американцы вмешаются, поспешат на помощь. Вот американцы и не вмешались. Стало быть, обе стороны, и русские и американцы, в настоящий момент чувствуют известное облегчение.

Нора сидела в кухне.

— Сузи, побудь с нами пять минут. Посиди спокойно, — попросила она. — Господа мужчины в саду обойдутся без тебя. Расскажи, что слышно дома?

Сузи сидела на табурете. Она не облокачивалась на стол, как Гельферих, в ее осанке было спокойствие и достоинство.

— Да что там дома? Ребенок, слава богу, здоров. Сегодня он у бабушки. Густав мой совсем голову потерял из-за беспорядков на Востоке.

— Знаешь, Нора, — вмешалась Гельферих, — ее Густав-то ведь красный. Надеется, будет опять одна Германия, он из этого пользу извлечет. Они-то на Востоке все это время пикнуть не смели, а Густав надеется, что они будут вместе с ним забастовки организовывать.

— Не верю я, — сказала Сузи, — что он так думает.

Ее взгляд задумчиво покоился на лице Норы. Когда Нора жила здесь, Сузи быстро к ней привыкала. Но стоило Норе появиться неожиданно, как сегодня, и вместе с нею в дом вихрем врывалась толпа призраков. Отто в черном мундире. Его смерть в мирное время, когда все повсюду зажили мирной жизнью. Карнавальные балы, хлопанье вылетающих пробок. А вот и Антон, который стрелял в Отто Бентгейма, жалкий и гордый стоит перед судом. Интересно, он все еще в сумасшедшем доме? Ни одна душа больше не вспоминает о нем. Только я вспоминаю каждый божий день… Призраки развеялись, Сузи отвела взгляд от Норы.

— К слову сказать, забастовки. В Бинзгейме никто не голодает, — сказала Гельферих.

— Нет, конечно, — спокойно ответила Сузи. — К счастью, у всех есть работа… Пойду в сад, спрошу, не нужно ли чего господам, — добавила она.

Выходя, Сузи видела, что Шпрангер говорит по телефону. Ее обнаженные, округлые руки быстро двигались, убирая со стола.

— Дитя мое, — сказал Кастрициус, — нам больше ничего не нужно. Скоро будем ужинать. Хорошо бы гостям перед отъездом поесть горячего. Передай это Гельферих.

Шпрангер, возвращаясь из дому, прошел мимо нее.

— Кое-где уже все улеглось, а кое-где, наоборот, только начинается. Русские ввели в действие танки по всей зоне…

Старый Бентгейм побледнел от досады и ярости.

— Что же будет дальше? — спросил он.

Шпрангер терпеливо, чуть не в десятый раз попытался втолковать ему:

— Русские начнут войну, если вмешаются американцы. Поэтому они и не вмешиваются. Вы хотели знать, что делается на ваших заводах? Эльбский забастовал. Его заняли русские. В Коссине попытались бастовать. Но теперь уже работают.

— Может ли это быть?

— Мой агент заслуживает полного доверия.

В этот день Дора Берндт получила телеграмму от мужа из Монтеррея: «Срочно сообщи подробности».

Хоть письма его в последнее время приходили с большими перебоями и Доре казались пустыми и вымученными, прочитав эти несколько слов, она поняла, что хочет знать Берндт. Берндт был уверен, что она поймет. Значит, их разрыв не окончателен, какие-то нити еще связывают их, натягиваются, и оба ощущают боль. Берндт, поняла Дора, прежде всего хочет знать, что творится на заводе, директором которого он был. Значит, и от завода он еще окончательно не оторвался. Ни от нее не оторвался, ни от завода.

В последнее время Дора, боясь одиночества, частенько бывала в семействе врача, лечившего Берндта, когда тот, больной и отчаявшийся, вернулся из Хадерсфельда. Друг этого врача, учитель Бергер, случалось, провожал Дору домой. Мягко, бережно задавал он вопросы, но не из любопытства, а из желания понять, что происходит в стране, которую называют то Средней Германией, то русской зоной.