Доверие

Неужто Пими способна старую грезу скрепить с новой, так что и шва не будет заметно, слить воедино магазин в Рейфенберге и подъезд герлиховского дома, узкую полоску рано угасшего вечернего света во время рождественских каникул отождествить с мерцанием этого нерешительно уходящего дня? Казалось, и минуты не прошло со времени их последней встречи. Пими снова встала на цыпочки или все еще продолжала стоять. На ней было детское пальтишко, так ему показалось, с остроконечным капюшоном. Глаза ее нестерпимо блестели.

— Пойдем, — сказал Томас, — спустимся к реке.

На свету глаза Пими не блестели, как глаза ночной птицы, только мерцали. Улица в этот час была довольно пустынна. Томас знал редких прохожих разве что по виду, а его здесь совсем не знали. Может быть, оттого ему чудилось, что он перенесся в чужие края. И ничего удивительного в этом не было, во сне ведь не удивляются. Спускаясь вниз, они молчали. Раза два или три Пими взглянула на него, он подумал, что она хоть и не косит, но что-то есть косое в ее взгляде.

— Мы, собственно, можем пойти к Викингу, — сказал он.

Томас, если бы и жил здесь постоянно, все равно бы ничего общего не имел с вечерними посетителями Викинга. Другого они были пошиба, чем его коссинские друзья. Это было видно по их рубашкам, по их стрижке, брюкам. В углу нашелся свободный столик.

— Чего ты хочешь, пива, лимонада, коньяку? — спросил Томас.

— Если можно, коньяку.

— Ты голодна?

— Я всегда голодна, — призналась Пими.

— Ты же совсем крохотная мошка, — сказал Томас, — неужто они не могут досыта накормить тебя на твоей птицеферме?

— Где? — Пими мгновенно спохватилась. — Они-то хорошо кормят, но я ведь последнее время в больнице лежала. Повторная операция, ее необходимо было сделать. А там, скажу тебе, кормили отвратительно.

— Эх ты, бедняга, — чуть насмешливо сказал Томас и похлопал ее по руке. Пими не шелохнулась, опустила глаза. Теперь, когда она не смотрела на него своим надломанным, странным взглядом, она ему даже нравилась.

— Ты все еще очень бледная. Впрочем, тебе это к лицу, — сказал он.

Официант принес пива Томасу, коньяку Пими и обоим по порции картофельного салата и сарделек. Пими жадно набросилась на еду, но, заметив взгляд Томаса, взяла себя в руки и стала есть изящно и неторопливо. Как же она изменилась, подумал Томас. Барышня, да и только. Вдруг она пристально на него взглянула, и он тут же установил, что глаза ее не перестают мерцать даже в полутемном углу.

Но больше всего она ему нравилась, когда, говоря что-то, опускала веки. Ресницы, черные и длинные, красиво ложились на треугольное личико.

— Томас, а ты сюда как попал?

— Я приезжаю сюда на учебу, но не каждый вечер. Работаю слесарем по машинам на коссинском заводе. А здесь слушаю лекции по одному предмету.

— Надо же! — воскликнула Пими.

— А что ты так удивляешься?

— Вот ты, значит, какой стал!

— Какой же, собственно?

— А, ерунда, — сказала Пими непонятным ему тоном. На секунду ее рот так и остался открытым. Потом она добавила: — Ты еще очень важной персоной сделаешься. Ну а невеста у тебя есть?

Томас помедлил с ответом.

— Есть у меня девушка, очень славная.

Она все смотрела на него, повторяя:

— Надо же! — И опять быстро проговорила: — Вот, значит, какой ты стал!

— Какой же? — рассмеялся Томас.

— Подумать, что ты за такое дело взялся, и время у тебя выбирается. Здорово!

— А ты? — поинтересовался Томас. — Что ты-то делаешь на своей ферме? Скажи, это та самая ферма, на которую ты пошла тогда работать?

— Та самая. Но я обязательно начну учиться.

— Ты? — он удивился. — А чему учиться?

— Мне разве нельзя? Тебе только можно? На бухгалтерские курсы пойду.

— А тебе это пригодится?

— Конечно. Надо же кур считать, — ответила Пими и засмеялась. Взгляд у нее опять сделался странно надломанным.

Между тем в зал набился народ. Свободные места за их столиком были теперь заняты. Рабочие с эльбского завода — он никого их не знал — безразлично проходили мимо него. Но посматривали на Пими. Пими чувствовала их взгляды и высокомерно опускала веки, лишь через известные промежутки времени подымая глаза на новых посетителей.

— Пошли-ка, — сказал Томас, — мне лично обязательно надо идти. Завтра утром голова у меня должна быть свежая.

— Конечно, конечно, свежая, — пробормотала Пими, — я понимаю.

Томас стал расплачиваться. Официант разменивал ему десятимарковую бумажку.

Пими так и впилась глазами в обоих. Ее головка едва возвышалась над их руками. В своем остроконечном капюшоне она выглядела совсем крохотной рядом с рослым Томасом. Парни за их столиком с веселым любопытством наблюдали за этой парой.

— Я спешу на поезд, — вдруг объявила Пими, — меня ждет подруга. А он вот-вот придет.

На улице шел дождь. Они просидели несколько минут в бараке, приспособленном под зал ожидания. Пими склонила головку на плечо Томаса. Он этого не заметил или сделал вид, что не заметил. В ночи раздался свисток паровоза, поезд, пыхтя, остановился. Пими повернулась к Томасу, укусила его за палец и одним прыжком вскочила на подножку, паровоз дал второй свисток, поезд скрылся во мраке.