Доверься мне

— Феликс Тиберий, дружище. — Она поднимает его маленький кулачок и хлопает им по своей ладони.

Джон отступает от двери.

— Не могли бы мы перенести все драмы внутрь?

— Никаких драм, — убеждает Бренна. — Просто переговариваюсь с кое-чьей большой головой.

— О какой голове ты говоришь? — интересуется Рай со сценической улыбкой. — Потому что у меня две головы, и обе большие.

— Я этого не слышала, — напевает Бренна, когда все протискиваются в пентхаус.

— Где Софи? — спрашивает Джон, прерывая протесты Рая.

— На встрече со своей мамой. — Скотти направляется к буфету Бидермайера, служащего баром. — Просила извиниться.

Прежде чем Джон успевает закрыть дверь, лифт снова коротко звенит, и из него выходит красивая женщина с серебристо-голубыми волосами. Он выглядит как модель пин-ап из сороковых, но одета в голубой комбинезон и красные чаксы, и держит большой жестяной пищевой контейнер.

— Свобода! — выкрикивает она с выражением в стиле «Храброго сердца», высоко вскидывая руку в победном жесте.

Глядя на то, как Скотти с Феликсом пялятся на нее, догадываюсь, что это Софи.

Джон приветственно целует ее в щеку.

— Слава богу. Не хочу иметь дело со Скотти, раздраженным твоим отсутствием поблизости.

Скотти хмыкает.

— За такое ради тебя я останусь угрюмым говнюком. — Но Софи он улыбается. — Дорогая, твои мужчины соскучились по тебе. — Феликс согласно кричит.

— Мои красивые мальчики, — воркует Софи, осыпая их нежными поцелуями.

Ни один мужчина, кажется, ни в малейшей степени не возражает. На самом деле, они оба мурлыкают от ее внимания. Она поворачивается к Джону.

— Знаю, что у тебя накрыт ужин, поэтому принесла на десерт немного бибинки¹⁷. — Она резко прерывается, округляя глаза от какого-то внутреннего шока. — Черт возьми, я становлюсь своей матерью. Быстро, кто-нибудь, возьмите эту чертову еду и проведите сеанс экзорцизма!

Джон хихикает.

— Слишком поздно, ущерб уже нанесен.

— О, заткни свой злой рот. — Она шлепает его по руке, а потом с улыбкой поворачивается ко мне. — Привет, я Софи. Слышала о тебе много хорошего.

— Правда? — выходит неприятным писком.

— О, да. Габриэль говорит, что ты сводишь Джона с ума. — Она практически светится. — Что, между прочим, потрясающе.

— Дорогая, — мягко прерывает Скотти, — оставь Джакса в покое. У него случится припадок, и мы никогда не доберемся до еды.

— Осторожно, Стеллс, — бормочет Джон, — я на грани припадка.

— По крайней мере я узнала, что свожу тебя с ума.

— Ты знала это, Кнопка.

— Это правда.

Он закрывает дверь, а я подхожу к нему ближе.

— Кто такая Мэдди?

От чрезвычайно любящего выражения его глаз мне хочется кричать. Тем более что он явно в курсе моей ревности.

— Мэдди, моя дорогая милая Стелла, наша семидесятичетырехлетняя соседка, которая любезно время от времени, когда мне становится одиноко, впускает меня в свой дом.

Секунду я смотрю на него, словно застигнутый врасплох олень, а потом обмякаю всем телом.

— Ох.

Он чертовски самодоволен и имеет на это полное право.

— Кстати, этот твой ревнивый негромкий рык мне вроде как нравится.

— Я не рычала. — Морщу нос, когда он смотрит на меня. Ладно, я могла рыкнуть. — Мэдди — это миссис Голдман?

Как ее имя? Мэделин? Наверное, да. Но все равно не получается представить ее как Мэдди.

Джон утвердительно кивает.

— Ты с ней знакома?

— Мы обедали вместе. Она пыталась свести нас с тобой.

— Правда? — довольно протягивает он. — Тогда это лишь доказывает, что у нее потрясающий вкус.

— Не задирай нос, Джон, а то споткнешься.

Улыбаясь, он касается моего сморщенного носа.

— Я говорил о ее вкусе в отношении тебя.

Ого. Он собирается убить меня своим обаянием. Меня обнаружат лужицей похоти, в которой будут плавать лишь мои трусики.

— Эй, — зовет нас Рай, — хватит строить друг другу глазки, давайте готовить. Я голоден.

Джон улыбается.

— Урок первый касаемо моих ребят — Рай жопоголовый.

— Я это слышал!

— Я на то и рассчитывал! — качая головой и негромко смеясь, Джон берет меня за руку и ведет в кухню.

И вот тогда я полностью осознаю, что собираюсь ужинать с тремя четвертями частей группы «Килл-Джон». Что еще важнее, с самыми близкими друзьями Джона. Поэтому я неожиданно начинаю нервничать.

ДЖОН

Стелла в шаге от того, чтобы познакомиться с большей частью моей семьи. Настоящей семьи. У меня есть родители, бабушки с дедушками, тети и дяди. Никто из них не хочет меня знать. Я обуза. Во-первых, потому что рокер. Во-вторых, из-за публичного освещения моих психологических проблем. Для них приличия превыше всего. Нельзя кружить по сцене, исполняя песни о трахе. И уж точно недопустимо пытаться принародно лишить себя жизни. Видимо, подобное дерьмо следует делать за закрытыми дверями в ожидании того, что родные должным образом это прикроют.