Довлатов

Я помню, в каком состоянии Сережа пришел домой после редколлегии. Он говорил, что его там называли «карманным Солженицыным» и еще Бог знает как. Через несколько лет наши общие знакомые, присутствовавшие на редколлегии, рассказывали мне, что все происходило не совсем так, как Сережа описал в «Ремесле». Туронок, из которого Довлатов сделал монстра, был, может, и не самым смелым, но вполне нормальным человеком. Он начал встречу не с патетической речи, а с простого вопроса: «Сережа, с кем же вы связались?»

Михаил Рогинский:

Потом мы еще сочиняли заявление на имя первого секретаря ЦК. Ведь самой большой потерей для Сережи было не увольнение, а запрет на его книгу, которая была уже набрана, — «Пять углов. Записки горожанина». Ради того, чтобы спасти книгу, можно было пойти на любые идеологические компромиссы. Но это не помогло, к сожалению, и наше заявление не возымело действия.

Я пошел в ЦК к знакомому инструктору Трулю. Было ясно, что он в курсе событий.

— Что же это такое? — спрашиваю.

Инструктор предупреждающе кивнул в сторону телефона:

— Выйдем.

(Сергей Довлатов, «Ремесло»)

Иван Трулль:

Что я мог ему сказать? Я говорил ему о том, что сам занимался журналистикой и встретил очень много сложностей. Многое из того, что я готовил, было отвергнуто моей редакцией. Было особенно обидно, когда не приняли материал, ради которого я долго путешествовал по республике и не получил за это ни копейки. Я понял, что мне надо уходить из журналистики. Думал о заводе или о колхозе, но в конце концов выбрал школу: я же по образованию филолог, могу быть учителем русского языка и литературы. И вдруг — звонок из ЦК, меня вызывают. Я думаю: «Вот сейчас мне придется действительно туго». А мне совершенно неожиданно предложили занять место инструктора ЦК в секторе печати благодаря моему приятелю Федорову. Я согласился и именно поэтому не пошел ни на завод, ни в школу. Было понятно, что на журналистской стезе мне работать не дадут. Я тогда рассказал все это Сергею и дал ему совет, о котором он написал в своей повести «Ремесло».

Работник ЦК Эстонии и бывший журналист партийной газеты совещались в уборной.

— Есть один реальный путь, — сказал инструктор, — ты устраиваешься на завод чернорабочим. Потом становишься бригадиром. Потом…

— Директором завода?

— Нет, рабкором. Молодежная газета печатает тебя в качестве рабкора. Через два года ты пишешь о заводе книгу. Ее издают. Тебя принимают в Союз. И так далее…

(Сергей Довлатов, «Ремесло»)

Иван Трулль:

Первую часть нашего разговора Довлатов опустил, а вторую оставил. Он как будто ничего не придумал, но в его изложении вся история приобрела несколько иной смысл. С другой стороны, не так уж это и важно.

Я очень тронут тем, что оказался единственным работником ЦК, которому Довлатов посвятил такие добрые строки. Он достаточно точно изложил то, что происходило на наших с ним встречах. Вот только совещались мы с ним у меня в кабинете, а вовсе не в уборной. Во-первых, прятаться там хуже всего: народу всегда много. К тому же сверху слышимость хорошая. Но эта художественная деталь в довлатовской повести прекрасно работает.

Я пошел к Григорию Михайловичу Скульскому. Бывший космополит, ветеран эстонской литературы мог дать полезный совет.

Григорий Михайлович сказал:

— Вам надо покаяться.

— В чем?

— Это неважно. Главное — в чем-то покаяться. Что-то признать. Не такой уж вы ангел.

— Я совсем не ангел.

— Вот и покайтесь. У каждого есть в чем покаяться.

— Я не чувствую себя виноватым.

— Вы курите?

— Курю, а что?

— Этого достаточно. Курение есть вредная, легкомысленная привычка. Согласны? Вот и напишите:

«Раскаиваясь в своем легкомыслии, я прошу…» А дальше — про книжку. Покайтесь в туманной, загадочной форме.

(Сергей Довлатов, «Ремесло»)

Тамара Зибунова: