Довлатов

Глеб Петров Довлатов

Выражаю благодарность Ремизовой Марии за помощь в оформлении

Семь бед — один переворот.

За кедом кед,

За годом год,

И только глупый не поймет,

Что все наоборот.

Милиционер, миллионер,

За торой бор,

За хором хер.

Премного разных трав и вер.

Бутылка, например.

Катюшин муж объелся груш.

За горем Гор,

За Бушем Буш.

Гомер, твой список мертвых душ

На середине уж.

За приговором приговор,

За морем мур,

За муром вор,

За каламбуром договор.

Гламур, кумар, amor.

Виктор Пелевин «Элегия»

«Да, пид@р этот твой Довлатов. Алкаш. Вот про что он?»

«Про что?»

«Это не литература!» — говорил мне в половину четвертого утра какой-то невнятный чел. Ну, как чел? Мужик лет 40.

Он взял промасленную гренку, обмакнул ее в чесночный мазик и сказал:

«Зощенко, Стругацкие, да тот же Бродский. Корешок твоего Довлатова. Солженицын — всё по делу».

Кто это был? Какой-то чинуша средней руки. Или адвокат. Я так и не понял. Мы сидели в баре, расположенном в центре города. Его я нашел случайно. Знакомый пацан порекомендовал — друг его дядьки. Вроде как шарит за литературный бизнес. И, вообще, полезно иметь в загашнике таких челиков. Да и у меня все просто. Написал книгу, вроде неплохую, а дальше что? Хотел издать её, чтоб было как положено: зарегистрировать, издать, обложка, там, цифра, офсет. Поставить возрастной ценз. Лучше вообще, чтоб бесплатно. Долго вынашивал эту мысль. Мне его и посоветовали. Сначала встретились днём, сели в какой-то пиццерии, заказали суши. Чайничек какого-то улуна с лимоном или жасмином. Какая разница? Чай — как алкоголь — после третьего шота в общем-то разницы нет. Его все устраивало. Платил- то я. Потом он предложил по пиву. Отказываться было глупо.

После первого бокала он вспомнил про мою рукопись. Которую я распечатал на работе. В обед, чтоб без палева. Засунул ее в глубокий нагрудный карман тренча и пошел на встречу. Он сразу врубил бумажного. Пиджачок, лакированные Оксфорды, широкий галстук, идиотский темно-синий костюм.

«Здравствуйте, Глеб, меня зовут Александр. Давайте просто попьем чаю, пообщаемся».

«Давайте».

Он внимательно слушал меня. Спросил, кто мой любимый писатель. Какая музыка мне нравится. И что я вообще за чел. Хорошая работа, стабильный доход и тут неожиданно литература. Художник же должен быть голодным, должна же быть причина. Причина начать писать, делать умозаключения. Доносить до беспросветно тупых людей какую-то мораль. Идти сквозь время, так сказать. Хотя, взвесив всё глобально, я понимал, что ничего нового миру я подарить не смогу. Да, наверное, уже никто не сможет. Но писал, потому что, не знал и не понимал, как можно жить без этого. Как не говорить о том, что происходит здесь и сейчас? Как не делиться наблюдениями? Писать прозу же давно не в тренде. Кому это нужно? В мире масс-медиа работает правило 10 секунд. Зацепил — дочитают. Нет? Ну, пробуй что-то другое. И не понятно, что сложнее: написать книгу или снять смешной Reels. Во втором случае — слава неизбежно быстрее, но мы же все особенные и интеллектуальные. Сейчас слава нужна только идиотам. Главное признание.

Параллельно с диалогом мы пили. Много пили. Счет стаканам давно пропал.

«И что по итогу?» — думал я.

«Зачем мне читать это говно?»

«Почему говно-то?»

«Да потому что. Все эти твои Довлатовы, «Секторы Газа», кто там?»

«Кто?»

«Ну, эти все — Есенины».

«Ну? Что они?»

«Они разлагают».

«Кого?»

«Не кого, а что. Ценности. Культурные. Михаилы эти Круги. Массовое отупение. Потому что упрощение. Зачем эта простота? Где глубина? И так все тупые вокруг».

«А Пушкин?»

«А что Пушкин?»

«Тоже разлагает?»

«Почему?»

«У него слог современный. Доступный».

«Ну, ты даешь. Ты хочешь сказать, что Пушкин и вот это говно — он потеребил мою рукопись и швырнул на стол — одно и тоже?»

Я не удержался и слету зарядил ему в лицо: «Поменяй у Пушкина слово «губерния» на «область». А «бунт» на «революция», «кибитка» на «тэху». Убери всю эту петушню французскую. Разницы не будет».

Он смотрел на меня и молчал. В такие моменты обычно начинаешь загонятся, мол, сейчас что-то будет. Но, как ни странно, удар получился смазанным и скорее он почувствовал лёгкое неприятное прикосновение. Как в детстве, когда, играя в футбол, неожиданно прилетает мячом. Синяков вроде нет, крови тоже, но супер обидно. Он, конечно, подофигел, но прислонил руку к лицу, зачем-то провел по лицу. Сделал большой глоток пива и сказал:

«Справедливо».

Я сидел напротив и думал, как вообще поступают в такие моменты? А он смотрел на меня пронизывающим взглядом и как ни в чем не бывало продолжал: