Довлатов

— Короче. Общий смысл таков. Родился счастливый человек. Я бы даже так выразился — человек, обреченный на счастье!

Эта глупая фраза так понравилась редактору, что он выкрикнул ее дважды.

— Человек, обреченный на счастье! По-моему, неплохо. Может, попробовать в качестве заголовка? «Человек, обреченный на счастье»…

— Там видно будет, — говорю.

— И запомните, — Туронок встал, кончая разговор, — младенец должен быть публикабельным.

— То есть?

— То есть полноценным. Ничего ущербного, мрачного. Никаких кесаревых сечений. Никаких матерей-одиночек. Полный комплект родителей. Здоровый, социально полноценный мальчик.

— Обязательно — мальчик?

— Да, мальчик как-то символичнее.

— Генрих Францевич, что касается снимков… Учтите, новорожденные бывают так себе…

— Выберите лучшего. Подождите, время есть.

— Месяца четыре ждать придется. Раньше он вряд ли на человека будет похож. А кому и пятидесяти лет мало…

— Слушайте, — рассердился Туронок, — не занимайтесь демагогией! Вам дано задание. Материал должен быть готов к среде. Вы профессиональный журналист… Зачем мы теряем время?..

(Сергей Довлатов, «Компромисс»)

Иван Трулль:

Я работал в ЦК эстонской компартии в секторе печати, радио и телевидения. Соответственно, мне приходилось курировать издание газет, в том числе и «Советской Эстонии». Я обратил внимание на то, что в этой газете появляются интересные заметочки, написанные очень хорошим языком. Автор их — Довлатов. Эта фамилия была мне совершенно незнакома. Я спросил редактора Туронка: кто такой этот Довлатов — рабкор или корреспондент? Он ответил мне даже с гордостью, что это штатный работник газеты. Я тут же поздравил его с новым и интересным автором. Надо сказать, что Довлатов всегда был у нас на хорошем счету. От сектора печати тогда во многом зависело, что о человеке думают. Мне он сразу очень понравился, и ни одного нарекания в его адрес я не слышал.

Михаил Рогинский:

После того как наш замечательный редактор Юрну стал министром культуры, к нам прислали Туронка. Генрих Францевич был по-своему человек очень милый. Эстонского языка он не знал, но была в нем какая-то западность, польская учтивость. Он был человеком очень особенного воспитания. Туронок был как бы либерал и в то же время любил говорить «наша партия», «Иван Густавович» (так, понижая голос, он называл нашего первого секретаря). Но, в общем, он был нормальным человеком. Туронок мог с нами выпить, поддержать компанию.

Дмитрий Кленский:

Сергей написал, что мы с Рогинским скептически относились к советской власти — и в этом он был совершенно прав. Разумеется, я всегда считал и считаю, что ничего отвратительнее лизоблюдства перед властью быть не может. Но это не значит, что нужно плевать на нее, изгаляться над ней. А Сергей безбожно поиздевался над главным редактором, который, между прочим, очень много сделал для него. Сейчас многим непонятно, как трудно было беспартийному попасть в номенклатурную газету. Тем не менее Туронок беспартийного Довлатова принял и рисковал при этом своей карьерой. Поэтому мне просто неприятно читать те сцены «Компромисса», в которых упоминается его фамилия. Я слышал, что, когда Туронок в Москве прочитал написанное Довлатовым, он от сердечного приступа умер.