Довлатов — добрый мой приятель

ЛЮДМИЛА ШТЕРН Довлатов — добрый мой приятель

Дане и Вике, моим англоязычным внукам,

с надеждой, что они прочтут эту русскую книгу

№ 25

ISBN 978-1-998084-33-3

© Людмила Штерн, 2023

© Freedom Letters, 2024

Я в этой жизни жажду только мира;
Уйдем, покуда зрители-шакалы
На растерзанье Музы не пришли!
Когда бы грек увидел наши игры…

Осип Мандельштам

Людмила Штерн опасна, как всякий повзрослевший романтик…

Сергей Довлатов в письме Игорю Ефимову

Я глубоко признательна семье, близким и друзьям Сергея Довлатова, а также моим друзьям за неоценимую помощь, которую они оказали мне при написании этих воспоминаний.

В процессе работы я пользовалась содействием и неизменной поддержкой Елены и Кати Довлатовых, а также письмами и фотографиями из их личного архива. Я им обеим крайне благодарна за дружескую помощь в моей работе. Но следует признаться, что первое издание этой книги им не понравилось, и они объявили его «контрафактным». С тех пор нашей многолетней дружбе пришел конец.

Мне также любезно предоставили архивные материалы Борис Шварцман, Игорь Ефимов, Тамара Зибунова и Саша Довлатова, Ася Пекуровская, Алевтина Добрыш и Нина Аловерт.

Кроме того, я хочу поблагодарить Якова Гордина и, в особенности, моего мужа Виктора Штерна за советы и конструктивные замечания, которые они сделали в процессе работы над рукописью.

Предисловие

Как-то после лекции, которую я прочла в университете во Флоренции, один студент спросил меня: «Чья судьба вам кажется наиболее трагической: Набокова, Бродского или Довлатова? И кто из них больше всех страдал?»

Этот детский вопрос застал меня врасплох, и я забормотала невнятно: с одной стороны, с другой стороны…

Не хотелось разочаровывать юношу неприятной правдой, но, в философском смысле, любая жизнь трагична. Достаточно вспомнить слова Бродского: «Вы заметили, чем это все кончается?»

Вероятно, юноша имел в виду всего лишь трагичность жизни поэта или писателя, вынужденного жить и работать вне своего отечества и своего языка.

— Это смотря какого отечества, — поспешил высказаться другой студент. — Что могло быть страшнее судьбы писателя или поэта в своем отечестве, в России? Вспомните судьбу Мандельштама, Гумилева, Бабеля, Цветаевой, Маяковского.

Трагичность жизни может вообще не зависеть от внешних обстоятельств, которые складываются для данного индивидуума вполне благополучно. Но если меня судьба когда-нибудь еще сведет с тем студентом, я отвечу ему, что упомянутый им список «трагических» эмигрантов, наверно, следует начать с его односельчанина — божественного Данте, вынужденного бежать из любимой Флоренции, преследуемого, но не раскаявшегося, так и не вернувшегося на родину, и не узнавшего, что через четыреста лет после его смерти он будет считаться гордостью Флоренции и одним из величайших поэтов западной цивилизации.

Как и Данте, ни один из упомянутых тем студентом наших соотечественников-эмигрантов тоже не вернулся на родину. Владимир Набоков категорически отказывался даже рассматривать такую возможность. «Страны, которую я покинул, больше не существует», — писал он своей сестре Елене Владимировне. Однако писатель вовсе не был равнодушен к покинутой отчизне и, более того, пребывал в абсолютной уверенности, что его произведения дойдут до российского читателя и останутся важнейшей вехой в русской литературе.

В 1959 году он писал:

Но как забавно, что в конце абзаца,
Корректору и веку вопреки,
Тень русской ветки будет колебаться
На мраморе моей руки.

На вопросы, тосковал ли Набоков по России, мучила ли его ностальгия, отвечают многие его стихи. Например, «К России», написанное в Париже в 1939 году: