Довлатов — добрый мой приятель

…Моей задачей в этих мемуарах не является описание различных ленинградских ЛИТО. Этому посвящена прекрасная книжка Марка Амусина «Город, обрамленный словом», изданная в Италии в 2003 году. Мне хочется упомянуть только наиболее близкое мне Литературное объединение Горного института, возглавляемое в то время Глебом Сергеевичем Семеновым. Хотя я ничего ни прозаического, ни поэтического в те годы не сочиняла, но исправно посещала их собрания, была знакома почти со всеми поэтами-горняками и, благодаря хорошей памяти, знала наизусть десятки их стихотворений. Тем не менее, прежде чем рассказывать о довлатовской литературной жизни и моем в ней участии, мне хочется поделиться мыслями о так называемой Ленинградской литературной школе.

Действительно, Ленинградская литературная школа: миф или реальность? Существовала ли она?

Марк Амусин в уже упомянутой книге пишет, что у ленинградских писателей, даже в лучшую пору шестидесятых годов, было гораздо меньше возможностей печататься, чем у москвичей. В Ленинграде функционировали всего три «взрослых» литературных журнала — «Звезда», «Нева», «Аврора» и один детский — «Костер». О тамошней обстановке Довлатов замечательно написал в «Ремесле».

В Москве же были и «Новый мир», руководимый Твардовским, и «Знамя», и «Октябрь», и «Дружба народов», и «Юность». Кроме того, исторически сложилось, что Ленинград находился под надзором более суровой и жесткой цензуры. Эти факторы способствовали рождению камерного стиля в ленинградской литературе, большей замкнутости и большей сосредоточенности на внутреннем мире человека, на его психологическом состоянии. Да и сам город, утопающий в литературных реминисценциях, подыгрывал мистическому слиянию автора и героя. Это можно сказать почти о каждом ленинградском писателе, но особенно — о Довлатове. Его рассказы производят такое «автобиографическое» впечатление, что читатель перестает отличать автора от героя.

Я осмелюсь сказать, что литературная жизнь в Ленинграде шестидесятых была на самом высоком уровне. Существование Ленинградской литературной школы признавалось и московскими критиками. Например, мои любимые рассказы Довлатова «Марш одиноких» и «Наши». Я не сомневалась, что «Марш» откроет ему дорогу в большую литературу. В декабре 1967 года Сергей послал шесть рассказов в «Новый мир», считая его самым либеральным, на том основании, что там печатался Солженицын. Вскоре пакет со всеми рассказами в сопровождении рецензии Инны Соловьевой пришел обратно. Это была первая официальная рецензия, которую Сережа получил в своей жизни. Хотя она и напечатана в его «Невидимой книге», мне хочется привести здесь отрывок — мнение Соловьевой о молодом литераторе.

Беспощадный дар наблюдательности, личная нота автора. <…> Программным видится демонстративный, чуть заносчивый отказ от морали. <…> Сама демонстративность авторского невмешательства становится системой безжалостного зрения.

Хочется сказать о блеске стиля, о некотором щегольстве резкостью, о легкой браваде в обнаружении прямого знакомства автора с уникальным жизненным материалом. <…>

Но в тоже время рассказы Довлатова — это прежде всего рассказы «школы», то, что автор — ленинградец, узнаешь не по обратному адресу. Молодая ленинградская школа так и впечатана в каждую строку. <…> От нее эти бесспорные уроки советской прозы двадцатых годов, этот пристальный авторский взгляд.

На рассказах лежит особый узнаваемый лоск «прозы для своих». Я далека от желания упрекать молодых ленинградцев в том, что их рассказы остаются «прозой для своих». Это беда развития школы, не имеющей доступа к читателю, лишенной такого выхода насильственно, <…> загнанной внутрь.

Эта восторженная рецензия заканчивается таким редакционным заключением: «ни один из предлагаемых рассказов не может быть отобран для печати».

На мой взгляд, рецензия блестящая, она правильно описывает характерные черты прозы Довлатова. Но помочь Сергею Соловьева не сумела, тем более, что она повесила на прозу Довлатова ярлык «проза для своих».