Довмонтов меч

— Ты указывать мне брось! — рассердился и великий князь.

Они стояли на высоком крыльце, невдалеке прохаживались, разговаривали их бояре, слуги, и Димитрий Александрович едва сдерживался криком не закричать на великого князя.

— Уж три десятка прожил, а ума словно у малого, — чуть успокоившись, произнёс Ярослав Ярославич. — Не под нос смотри, а вперёд. Сам подумай, Новгород поучить надо за их вольности? Надо. А Псков? А ежели завтра все города так сделают? Нас, Рюриковичей, — на сторону, а литвинов, немцев себе в князья? Тебе скажут: ступай, князь, куда хочешь, а нам литвин милее. Как ты? Поклонишься и уйдёшь? Или станешь своё родовое право оборонять? Теперь понял, почему я не поспешал? Поезжай спокойно назад, а я завтра сам еду в Новгород.

Новгородские смуты

еликий князь прибыл в Новгород, и началась замятия, смута.

И каждое слово степенного посадника Павши о геройстве псковского князя только уязвляло его душу. Длинный, нескладный, он разъезжал по городу в окружении малой дружины и оставался всем недоволен.

— Столько крови пролили, а добились чего? — выговаривал он племяннику, словно мальчику, прилюдно. — Раковор не взяли, под Псковом рыцарей отпустили.

То же он сказал и на вече:

— Князя Юрия Андреевича отсылаю в Торжок и даю новых тысяцкого и посадника.

— Мы Павшу выбирали, за ним и стоим! — кричали бояре.

— А коли это не любо, так и я не люб. Я за Новгород не держусь, завтра со двора съеду. А послезавтра, когда рыцари придут, кому станете кланяться? — грозил великий князь.

— Не придут рыцари, не придут больше, выдохлись! — убеждали Мишиничи, сыновья знаменитого боярина Миши, стоявшие за Павшу.

Но большинство вече призадумалось.

— Ты, князь, посадника не меняй, но и сам не выезжай. Немцы придут, куда нам без тебя?

Но князь слово своё сказал. Не хотелось ему выезжать с княжьего двора, однако горело в душе его сладостное чувство: отъедет недалеко и остановится. Новгородцы же, спесиво гордящиеся своими вольностями, скоро явятся умолять. Им от рыцарских полков не отбиться, когда рыцари явятся. Тут уж он свою правду станет им диктовать.

На виду у всех обиженный князь вместе с дружиной покинул Новгород. Но и до Торжка не доехал, остановился в селении.

Вече спорило два дня, решали и снова перерешали. Даже кого послать за великим князем и то обсуждали. Степенного посадника Павшу — нельзя. А тогда кого же? Хорошо, вызвался сам владыка, архиепископ. Он и уламывал Ярослава Ярославича.

Но и тот понял: Великий Новгород воли своей не уступит. Лучшие люди, именитые бояре, не приехали. И, поддавшись на уговоры архиепископа, вернулся.

Снова спорило вече, но теперь и те и другие хотели мира.

— Тысяцкого у вас нет, Кондрат Олексич, по всему видно, пропал, а потому ставлю вам Ратибора.

Ратибор особыми подвигами не отличался, но приходился родственником боярину Юрию Михайловичу, тестю великого князя.

— А пусть ему, — примирились все.

Скоро пришла весть — какой-то рыцарский отряд снова разбойничал у Наровы.

— Вот и война, — объявил Ярослав Ярославич, — и договор, что вы подписали с магистром, недействителен.

Великий князь разослал гонцов. Скоро стали прибывать полки из Суздальских уделов. Привёл свой полк и князь Димитрий Александрович. Но главное, вместе с великим баскаком Амраганом пришло татарское воинство.

Новгородцы снабжали их провиантом, овсом и ворчали:

— Не люди, прорва. Одних лошадей сколько на мясо переводят!

Однако войны не получилось. Неожиданно прибыли послы от рыцарей датских и немецких.

— Разве мы не подписывали договор? — удивлялся маркграф фон Зальцбург. — У меня есть с собой экземпляр. Там стоят подписи ваших князей и посадников.

— Но рыцарский отряд снова разбойничает.

— Мы их уже поймали, они примерно наказаны. От имени магистра я уверяю: мы честно соблюдаем всё, о чём договаривались.

— И река Нарова наша? — допрашивал великий князь.

— Река Нарова тоже ваша, — пожал плечами маркграф, — договор, подписанный нами во Пскове, действует двадцать пять лет, и нарушать его мы не желаем.

Спустя несколько дней великий князь отпустил все пришедшие полки, а новгородцы не знали, то ли радоваться, то ли потешаться, то ли самим стать причиной потехи.

Но смуты продолжались и в Литве. Что ж, Довмонт мог бы сказать, что тоже причастен к тем смутам, точнее, к их началам.

Почти десять лет назад, иногда же кажется, будто вчера, но иногда — словно в другой жизни, Миндовг собрал всех князей и повёл на битву с ливонскими рыцарями. Ещё только что он сам называл себя верным католиком, и Папа Римский с легатом прислал ему титул короля, а теперь он повернул все свои силы против цвета немецких рыцарей.