Кер-Септим был неплохо укреплен. По крайней мере, с тремя с половиной тысячами, которыми располагал Сандер, можно было говорить только об осаде, даже не об осаде, а о том, чтобы, перекрыв входы и выходы, ждать возвращения Филиппа. Но и хорошая армия под этими стенами могла простоять долго. Саброн это, несомненно, понимал. Воды в городе было с избытком, равно как и провианта, и стрел. Несколько раз объехав Кер-Септим и не заметив в стенах и наружных укреплениях видимых изъянов, герцог подозвал господина Игельберга и распорядился подготовить все для длительного стояния. Командир дарнийских наемников согласно кивнул и отошел, он был полностью согласен со своим молодым командующим. Взять Кер-Септим с налету невозможно, оставить в тылу тем более, остается устроиться поосновательней и ждать. Вскоре вокруг закипела работа. Солдаты строили деревянные хижины, копали колодцы и траншеи, насыпали брустверы...
Тагэре был спокоен. На Игельберга можно было положиться во многом, а в обустройстве военного быта дарниец и вовсе был незаменим. Работы заняли чуть больше кварты, и на холме возник укрепленный лагерь, в котором можно было смело зимовать. Впрочем, Штефан на достигнутом не останавливался, все время что-то совершенствуя. Герцог соглашался со всеми его предложениями, и наемники уже предвкушали приятные осень и зиму с пивом, жареной свининой, необременительным патрулированием, после которого так приятно возвращаться в тепло. Пережившие не одну военную компанию вояки полагали, что настоящее дело начнется в месяце Агнца, когда город будет измотан осадой и тревожной зимой, а основная армия покончит с ифранцами. «Волчат» такое положение дел устраивало куда меньше, но они терпели, а Луи Трюэль и Сезар, перемигиваясь, поглядывали на Александра, с утра до вечера мотавшегося по округе. Во время одной из таких поездок внук Обена внезапно пришпорил коня и, поравнявшись с Сандером, поинтересовался:
– У меня такое впечатление, что ты предпочитаешь зимовать в городе, а не под его стенами.
– Угадал, – улыбнулся Сандер.
– Бедные дарнийцы столько земли перерыли...
– Зато и они, и Саброн уверены, что мы будем вести осаду.
– Что ты придумал? – Одуэн Гартаж, которого вынужденное безделье бесило больше остальных, стал похож на гончую, увидевшую кровавый след.
– В том-то и дело, что пока ничего. С нашими силами бросаться на эти стены безумие. Знай мы, что внутри, возможно, что-то в голову бы и пришло.
– Значит, надо посмотреть, – заметил Рафаэль.
– Замечательная мысль, – хмыкнул Кресси, – как выразился отец Одуэна, не возьмешься ли ты за это дело?
– Разумеется, возьмусь, – Кэрна недоуменно посмотрел на собеседника, – потому и предложил.
– У тебя, надо полагать, имеются крылья? – улыбнулся Этьен Ландей, – мы их обложили так, что оттуда даже таракан не выползет, но и туда не попасть.
– Крыльев у меня нет, – развел руками мириец, – но они и не нужны. Нет того балкона, на который не поднялся бы байланте, если там есть кого поцеловать...
– Вряд ли тебе захочется целовать Саброна, – хмыкнул Никола Лагар, – да и стены эти повыше любого балкона.
– Хороший байланте везде красотку найдет, а стены... Я в детстве разорял гнезда голубиных чаек, а они селятся на таких скалах, в сравнении с которыми Кер-Септим – деревенская харчевня. Да и в башни мне лазить приходилось. Мне нужно только два, а лучше четыре кинжала и веревка.
– Рито, – Александр внимательно посмотрел на друга, – ты и вправду можешь это сделать?
– Забраться наверх я могу, – подтвердил Кэрна, – надо только подумать, где и когда. Думаю, ночью, поближе к рассвету, и со стороны южной угловой башни.
– Но там самая высокая стена.
– Чем выше стена, тем беспечнее охрана. Да и выступ там подходящий...
– И все-таки ты рехнулся, – вздохнул Луи.
– Рехнулся, – не стал спорить Рито, – но не сейчас, а при рождении. И потом нам ведь нужно разузнать, что творится в крепости?
– Не хочется мне тебя отпускать, – начал было Сандер, но Кэрна его перебил:
– Но торчать тут всю зиму хочется еще меньше. Скоро новолуние, лучше не придумаешь.
Сезар спокойно протянул мирийцу кинжал:
– Возьми, он точно не сломается. Армская сталь...
Перед Филиппом лежали три письма, и трудно было решить, которое бесило его сильнее.