Довод Королей

За окном запели трубы, и радостно завопила толпа: пора! Его Величество тяжело поднялся и вышел на крыльцо, как раз вовремя, чтобы увидеть появившуюся из-за поворота процессию. Все было сделано для того, чтобы вселить в сердца жителей доброго города Мунта и атэвских послов уверенность в силе и величии Арции. Король знал, что брат не любит пышных церемоний. Ничего, потерпит, так нужно.

Северяне приближались. Уже можно было различить лица. Сандер, как всегда серьезный и спокойный, ехал рядом с Артуром на гнедом иноходце, которого Филипп у него еще не видел. Выбивавшиеся из-под бархатного берета темные волосы герцога были длиннее, чем повадились стричь придворные щеголи, по осени обнаружившие, что по крайней мере в одном ухе можно носить серьгу. Но во всем остальном Александр Тагэре выглядел вполне сообразно своему титулу, видимо, принял к сведению письмо Гастона, просившего протектора Севера пустить пыль в глаза атэвам и горожанам. С трудом сдерживая волнение, король наблюдал, как брат осадил гнедого, спешился и, слегка прихрамывая, стал подниматься по лестнице. Лицо его ничего не выражало, а король так надеялся увидеть в серых глазах прежнюю теплоту. Нет. Они были спокойны и холодны, как зимний день. Проклятый Жоффруа, он все-таки их рассорил!

Герцог Эстре преклонил колено перед Его Величеством и поцеловал протянутую руку. Филипп всей душой рвался обнять брата, но порыв угас, остановленный взглядом Александра, взглядом верного своему сюзерену вассала. Король подавил вздох и выразил радость по поводу приезда герцога и удовлетворенность его победами. Гастон Койла уже держал наготове орден Подковы[124]. Филипп взял сверкнувшую в лучах проглянувшего солнца золотую цепь и торжественно возложил на плечи младшего брата.

– Мы довольны вашей службой, Александр, и надеемся, что мир и процветание, которые вы принесли северным провинциям, будут нас радовать и впредь.

Проклятый! Какая корявая фраза. Ничего, король не обязан быть поэтом...

– Благодарю, государь. Я служил, служу и буду служить Арции и ее королю. Верность обязывает!

Последние слова герцога утонули в приветственных возгласах.

2891 год от В.И.

29-й день месяца Копьеносца.

Арция. Мунт.

Столица хансиров оказалась не столь отвратна, как думалось Али, хотя многое в ней удивляло глупостью и несообразностью. Окна домов смотрели на улицы, а не во дворы, женщины не закрывали лиц, а мужчины, уподобляясь женщинам и евнухам, скоблили лица. За время, которое послы провели в Мунте, ни разу не раздался призыв на молитву, и никто – от приближенных дея до помощника чистильщика сапог – не пал ниц, восхваляя Всеотца за то, что он не создал недогадливых лишенными души женщинами. Немало подивил атэвского полководца и снег на улицах, про который он лишь читал у мудрейшего Саммаха, описывавшего то, что представало его ученому взору, ибо сказано, что тем, кто путешествует ради познания, Баадук облегчает дорогу в рай.

Али, поправив складки синих с белым одежд[125], с достоинством приветствовал высокого плотного хансира с золотой цепью на шее. Сам Меч Атэва скорее дал бы себя убить, чем позволил надеть на себя знак раба[126], однако за морем придерживались иных обычаев.

– Да будет светел твой день и темна твоя ночь, Носитель Ключа. Ты пришел, и я говорю тебе, что мои глаза рады узреть любимого каддара дея Филипха.

– Его Величество Филипп Четвертый шлет привет брату великого Усмана и ждет его в Летнем Дворце, на поле перед которым через два дня состоится малый турнир в честь брата Его Величества герцога Эстре.

– Сколь счастлив мой конь, что пройдет по следу коня повелителя Арции. Я и мои люди следуют за тобой.

Али не сомневался, что в глазах не познавших истинной мудрости, но чем-то ему симпатичных арцийцев он и его свита представляют не менее диковинное зрелище, чем представлял бы арцийский вельможа, окажись он в Эр-Иссаре. Будучи не фанатиком и не политиком, а воином, брат Усмана относился к различиям в обычаях философски. Куда больше его волновало, что арцийский повелитель оказался не таким, каким ему следовало быть. Али свято чтил договор Льва и Волка и верил словам мудреца Абуны о том, что настает время великого зла, и первый прыжок оно сделает на Севере.

Истинной целью посла было вручить северному дею тайное послание Усмана. Увы, увидев Филиппа, Али мысленно проклял судьбу, склонившую владыку хансиров к мерзостному пороку пьянства. Вряд ли тот, кто ночью смотрит на дно кувшина, а днем на его горло, может увидеть дым раньше огня.

Величайший в мудрости своей сказал: когда лев болен, рядом собираются шакалы. Филиппа окружали шакалы и гиены, озабоченные лишь тем, чтобы набить свои зловонные пасти и перегрызть глотки друг другу. Лишь булат-сагар[127] имел тело и душу воина, и лишь Носящий Ключи служит дею, а не себе. Но мудрость и того, и другого не сильнее новорожденного жеребенка, слова калифа калифов будут для них слишком тяжелы.