Довод Королей

Все еще боятся, хотя Орест и старается вовсю. Сейчас площадь охватит безумие, но кардинал тоже рискует. Унять беснующуюся толпу потруднее, чем взбеленить. Ты зарываешься, Орест, зарываешься... А ведь начинал умно, ты не допустил ни одной ошибки, но Старую Кровь ты не предусмотрел. Ты разбудил спящих тигров, и теперь тебе лучше подумать о собственной шкуре, а не об охоте. Раньше ты был осторожен, но магия пьянит. Пора остановиться, а ты продолжаешь накачивать толпу ненавистью, толкая в тигриные когти. Ты захмелел не меньше, чем твоя паства, захмелел и потерял чувство меры.

Не спорю, ты ловко придумал. Орущие и лезущие вперед горожане – хорошее оружие. Надежное. На первый взгляд...

А как красиво можно ударить!

2892 год от В.И.

21-й день месяца Дракона.

Оргонда. Лиарэ

Только гордость Тагэре не позволила Марте закричать от ужаса и закрыть лицо руками. Она стояла, глядя прямо перед собой, чувствуя у ног живое тепло своих защитников. Мальвани... Она сразу поняла, кто пришел на выручку. Они с Сезаром никогда не принадлежали друг другу, но смерть их объединит. Страшная смерть... Если бы у нее был хотя бы кинжал. Она боится костра, но она выдержит. Она – Тагэре. Какие глаза у этой старухи. Белые, безумные. Сколько в них злобы. Что она им всем сделала? Святой Эрасти, что?! Сейчас бросятся. И первой эта ведьма... Женская ненависть еще страшнее мужской. Мужчины мстят за причиненное им зло, женщины за все несбывшееся. Но какая же она, Марта, дрянь! Она счастлива, что Сезар здесь, с ней, хотя он тоже умрет. Из-за нее и за нее. Стоят... Стоят, смотрят и боятся. Но надежды нет. Нет и быть не может.

Площадь закипала, как закипает масло в казане, наливаясь ненавистью. Скольких смогут убить Мальвани? Десяток, сотню? Две? Им не спастись, как было не спастись отцу и Эдмону. А Марк удрал... Хорошо бы, если б толпа прикончила и его. Потому что он недостоин жить и быть государем. Государи не отрекаются и не прячутся.

Все! По тому, как дернулась щека таращившейся на нее старухи, Марта поняла, что время вышло. Герцогиня подняла глаза к низкому серому небу, не прося и не молясь. У нее не было сил и дальше видеть уродливые морды тех, кто совсем недавно походил на людей. Марта стиснула зубы, готовясь к неизбежному. Еще один взгляд в молчащее небо, и она будет готова...

– Стоять! – раздавшийся голос был холоден и суров, как зимнее море. Напирающие друг на друга фанатики, намеревавшиеся отворить себе дорогу в царствие небесное чужой кровью, сначала остановились, словно налетев на невидимую стену, а затем медленно и неохотно стали отступать. Марта со вздохом уронила руки, один из тигров с глухим ворчанием лег у ее ног, другой остался стоять, все еще охаживая себя хвостом по бокам. Но площадь смотрела не на них, а на седого человека в простом темном платье, словно бы вышедшего из пламени костра и вставшего его между ним и обреченными. Окинув яркими голубыми глазами ворочающуюся толпу, незнакомец произнес негромко, но властно:

– Орест, Предстоятель ордена антонианцев, выходи, я жду тебя.

Все замерло, только трещало пламя. Предстоятель был в храме. Его и голубоглазого незнакомца разделяли стены, двери, тысячи людских голов, Орест не мог услышать...

– Орест. Я жду!

И не подвластный ни королям, ни конклаву глава антонианцев вышел из украшенных изображениями Стрел и Плюща дверей и медленно и тяжело, изо всей силы опираясь на посох, направился к тому, кто его звал. Лавочники, мастеровые, фанатики, игроки, моряки, шлюхи, бражники затаили дыханье. Орест шел против воли, по искаженному яростью и страхом лицу струился пот, рука судорожно сжимала посох, с силой ставя его на булыжники мостовой в тщетной надежде остановиться, задержаться, не делать следующего шага. Но неведомая сила тянула клирика туда, где, выставив вперед ногу в видавшем виды черном сапоге, стоял некто с седыми волосами и бледным молодым лицом. Незнакомец ничего не делал, просто молчал, скрестив руки на украшенной странной черно-зеленой цепью груди, и ждал. Он был красив, этот пришелец, со своими огромными голубыми глазами, надменно глядевшими из-под безупречных темных бровей; в его позе не было ни угрозы, ни хотя бы волнения, и именно поэтому он был страшен, как бывает страшен сверкающий айсберг, возникающий перед носом обреченного корабля.

Было тихо, вывешенные из окон по случаю казни ковры и флаги на высоких шестах обвисли, как жалкие тряпки, но серебряные волосы чужака развевались, словно под порывами свежего ветра. Даже если это был сам Антипод или же Проклятый, ни у кого не хватило духу не то что осенить себя Знаком, но хотя бы опустить глаза, словно бы прикованные к спокойному правильному лицу.

Когда Предстоятель ордена Святого Антония прошел сквозь расступившуюся толпу и вышел вперед, чужак поднял руку.

– Стой, где стоишь! – И клирик остановился.

– Повернись к людям. – Орест повернулся.