Из краткого содержания романа «Тяжелые времена» Чарльза Диккенса
В качестве лекарства от скуки и для наполнения тяжестью житейского времени мне было предложено провести полгода на орбите. Космическое путешествие, говорят опытные космические туристы, такая скука, что потом проезд двух остановок на трамвае за волшебное приключение кажется. Можно, конечно, на подводной лодке затонуть, но близость тела родной планеты греть будет, тоску разгонять. А в космосе – это как в гробу живым оказаться, вне времени, без потребностей, но в сознании страшном, потому как чуждом. Одиночество, ограничения, искусственный климат и грусть неизбывная.
Я сперва не понял, какое там может быть одиночество. У меня все друзья компаниями летали, девушек своих брали, выпивку и другие релаксанты. По возвращении рассказывали, что бухло, дурь и бабы – это не для развлечения, а просто чтобы физически не сдохнуть. Дескать, только с их помощью удается поддерживать иллюзию привычного хода вещей, когда уже крыша изнанкой наружу выворачивается от неуюта, и выть уже невозможно, и ни холодно, ни жарко, и слезы не текут – хоть ногу себе отгрызи, а как плакать надо не сумеешь вспомнить. Про секс в невесомости говорят, что это будто в прорубь нырнуть, поплавать под водой, захотеть всплыть, да проруби и не найти. Стучаться в ледяную корку и захлебываться. То есть, понимаешь, что вот-вот и умрешь совсем – уже и на дно, в ил, темноту, и лед все равно никогда для тебя не растает. Понимаешь, но дергаешься, приближая конец. Компания там вовсе не компанией оказывается, а пыткой мучительной – слово сказать страшно и противно, как будто чтобы из обоссаного и заблеванного подъезда на свой этаж подняться нужно каждую ступеньку языком вылизать. Когда выпьешь или покуришь, можно глаза прикрыть, и кажется, что спишь. На самом деле спишь, а не так, как когда в космосе спишь и холодеешь, вымораживаешься, останавливаешься, внутрь самого себя всасываешься. Чтобы не спать, один знакомый себе кисть левой руки оттяпал, а потом месяц пил без остановки и как бы спал, не засыпая.
Рассказы друзей впечатляли, хоть я и продолжал не понимать, как такие переживания можно обобщать словом скука. Дождавшись зарплаты, первым делом заказал себе билет и каюту на борту космической станции, записался на подготовительные курсы. Время до отправления тянулось убийственно медленно, значимость предстоящего путешествия затмила собой все иные жизненные аспекты. Я готовил себя к Разочарованию Всей Жизни. Полгода в металлической банке и трамвай увезет меня в долину говорящих камней и сексуальных койотов, что располагается в двух остановках. Люди прорастут плодоносными деревьями смысла, они будут проходить не мимо, а сквозь меня. Я буду узнавать бабочек по музыке шелеста их крыльев. Примерно так я представлял свое возвращение. Полгода вне жизни, чтобы жизнь вернулась в новом качестве. Тяжелые времена должны сменяться.
Наконец время пришло, старт был дан. Сплющенный в кресле, я уносился навстречу ужасу пустоты и отсутствия узнаваемого. Я ждал, что меня распустит, как шерстяной свитер, вытащит и размотает единой ниточкой. «Тяжелые времена никогда не проходят» – такую надпись в первый же день я сделал на стене своей каюты-капсулы. Чтобы полгода видеть ее, чтобы потом от нее отречься раз и навсегда.
Все шло хорошо – я быстро разучился говорить, просыпаться и понимать, что проснулся, различать в окружающем интерьере предметы живой природы и искусственные конструкции. Довольно часто мне казалось, что я из шерстяной нити превратился в червя, прогрызающего ход в пустоте, заглатывающего пустоту и пустотой испражняющегося. Как-то раз почувствовал, что абсолютно необходимо срочно отрезать себе руку, чтобы хоть в шоковом состоянии иметь возможность взглянуть на предметы со стороны, пробить скорлупу и оглядеться – так я сейчас представляю себе мотив, тогда же это было необходимостью, не требующей голосов «за» и «против». Но, к счастью ли, я не смог определить, где у червя находится рука. Все шло очень хорошо, просто замечательно. Пустота оказалась гораздо пустее, чем я мог себе представить в самых смелых мечтах.