Довольно Странные Истории

– Вот ты – ты понимаешь? – Полидевк Полидевкович, нахмурившись, ткнул пальцем в дверцу морозильной камеры. – Нееет, ни черта-то ты не понимаешь. А я, понимаешь, всю жизнь… Да куда тебе понять-то, твари холодной да железной? А я ведь всю свою жизнь, от звоночка до звонка. И что мне, а? Шиш без масла! А они там эти всякие все себе захапали. Понимаешь? Та, ни-че-го ты, железяка, не понимаешь. Вот пожил бы ты с мое, повкалывал бы, как я вкалывал, хребта не щадя, вот тогда, может быть, на крошечную долю микрона ты бы приблизился к пониманию. Вот так вот, как я, оказался бы здесь, на этой самой кухне, посмотрел бы я на тебя. А я ж то всего и хотел, чтобы по-людски было. По-человечески. Ну, по справедливости. Понимаешь? Да хрен чего ты там понимаешь! Была бы у тебя такая жизнь, как у меня – и то не понял бы нихрена. Вот ты, говоришь, что я пью. А я тебе, знаешь, что скажу? Я тебе скажу – да, пью! А ты бы на моем месте не пил бы. Нееет, ты бы не пил – ты бы повесился нахрен. Прямо тут вот на этой кухне бы вздернулся, болтая лапками. Потому что это для тебя, для таких, как ты – ламбада эта, марсельеза, танцы, шманцы, обжиманцы – вот это все. Отнять у тебя это, и все – ты сразу расплачешься и сам побежишь к фашистам в плен сдаваться. Никакой серьезности у тебя нет. Пустельга ты, суховей. Потому не тебе меня судить. Я что пью, что не пью – тебя не касается. А вот как раз то, что я пью – это сугубо мое персональное дело. Потому что, если хочешь знать, у меня душа болит. Кровью у меня душа обливается. Кошки на ней это… скр… скребутся, и тоже кровью обливаются. Да где тебе понять, машине дурацкой? У тебя-то и души нет. Тебе лишь бы на дискотэку, да под музычку. Вот так и просрали страну! Ты знаешь, я вообще к тебе неплохо отношусь. Даже, можно сказать, хорошо. Но, ты уж прости меня за прямоту, искренность и откровенность, я тебе кое-что скажу. Так вот, я таких как ты не то что бы не уважаю. Но… да, недолюбливаю. И, чего уж там, ненавижу. Понимаешь? Нееет, ни черта-то ты не понимаешь…

– Кажется, понимаю, – прервав монолог Полидевка Полидевковича, произнес холодильник.

– Намекаешь, что я до говорящих холодильников допился, падла? – сощурился Полидевк Полидевкович.

– Прошу прощения, если в моих словах вам послышался дурной намек. Но, смею уверить, что я исключительно чужд подобных намерений, – ответил холодильник.

– Так и о чем ты тут тогда брешешь, а?

– Я думаю, Полидевк Полидевкович, что у вас очень большая душа. Я бы даже сказал, феноменально огромная. К тому же, вы довольно часто изволите эту свою бескрайнюю душу изливать. И нередко это происходит в непосредственной близости со мной. Так вот, моя теория в том, что часть вашей широкой души при изливании расплескалась и попала в меня. Полагаю, именно это и причинило мне способность мыслить, чувствовать и облекать в слова свои мысли и чувства.

– Это ты правильно сказал. Душа у меня – о-го-го, – Полидевк Полидевкович стукнул себя кулаком в хилую грудь. – Но болит. Ох уж и болииит – спасу нет.

– Так выпейте еще, Полидевк Полидевкович, – холодильник распахнул свою дверцу и выкатил из глубин бутылку.

– Ну, допустим, я-то выпью, – Полидевк Полидевкович взял бутылку и выпил ее содержимое до дна. – Но! Ты-то, ты что вообще в этом понимаешь? Нееет, ни черта-то ты не понимаешь, железяка бездушная!

– Прошу меня извинить, но я уже выразил свою уверенность в том, что с некоторого момента и по настоящее время я – предмет одушевленный. И вы, Полидевк Полидевкович, с этим согласились.

– Ну согласился и согласился. Всю жизнь теперь мне в морду этим согласием тыкать будешь? – пробурчал Полидевк Полидевкович. Он нахохлился, нахмурился пуще прежнего и вдруг взвился, перейдя на крик. – Да и врать то мне тут не смей! Ишь, согласился я. Да и с кем тут соглашаться? С железякой? Чтобы я, Полидевк Полидевкович, с ящиком отмороженным соглашался?! Да я скорее тебя на говно располовиню, чем соглашусь!

– Полидевк Полидевкович, пожалуйста, не могли бы вы перестать ругаться и угрожать мне? Ваша душевная чувствительность мне понятна, но я не считаю ее оправданием для такого поведения. К тому же, я никаким образом не провоцировал вас на грубость. Наоборот, я скорее ваш друг, соратник, даже, можно сказать, духовный сын, – холодильник вновь самостоятельно открылся и явил взору Полидевка Полидевковича стремительно запотевающую бутылку.

– Сын, говоришь? – прорычал Полидевк Полидевкович, осушив бутыль. – Да если бы мой сын вот так – «пожалуйста», да «не могли бы вы», да «прошу извинить» и прочее! Да если бы мой сыыын! Убил бы на месте! За пидорство это! За жидовство хитрожопое! За говорок вот это москальский! Как есть, убил бы!

– Прискорбно это слышать, Полидевк Полидевкович. Возможно, вам следует прилечь отдохнуть? Покой лечит душевные раны не хуже водки, я полагаю.

– Да что ты понимаешь о душе, сволочь электрическая? Да как ты вообще об душе за… за… заикаться смеешь, паскуда?! – глаза Полидевка Полидевковича налились кровью.