– Ну, дегенераты, блин! – не выдержав, прокомментировал Стас.
– Вот… И Фэртон после этого прямо аж засюсюкал, что уже соскучился по своему «сладенькому Анри», что хочет немедленно заняться с ним «любовью». Разговор они закончили, я вышла в коридор, вижу – Фэртон как угорелый помчался в номер Дебирэ. Ну, я снова на «прослушку», заодно позвонила этому «Гусеву», сказала про «объект».
– Как он отреагировал? – заинтересовался Стас.
– Ну, как?.. «От имени руководства» объявил мне благодарность и попросил не спускать с них глаз. Я, правда, пояснила, что у меня масса дел, а из-за этих двух гомосеков могу вылететь с работы. Но он мне сразу: «О чем ты?!! Интересы Родины – превыше всего!» Значит, слушаю дальше. Когда эти двое извращенцев как-то так резко сопеть и вздыхать прекратили, я снова вышла в коридор. Вижу – Фэртон воровато так, бочком, бежит к себе в номер. И всего минут через пять вприпрыжку помчался вниз по лестнице. Все ясно, думаю, это он решил дать деру. Снова позвонила «Гусеву». Он мне в ответ: «Молодец, спасибо, спасибо!» Пошла я проверить, что там с французом, а он лежит мертвый. Я опять звоню «Гусеву». Он: «Мы этого ожидали. В полицию не звони. Сейчас приедут наши следователи». Я жду. Пять минут никого нет, десять, двадцать… Ну, я не выдержала, пошла к Женьке: что делать-то будем?! Он тут же схватился за телефон, остальное вы уже знаете…
Закончив повествование, Станислав, потирая руки, вопросительно мотнул головой:
– Ну что, Бирюка берем? Только вот надо выяснить у информационщиков, где его стойбище.
– Его координаты у меня уже есть. Но брать пока не будем – Вольнов попросил. Я так понял, ФСБ проводит какую-то свою операцию, и поэтому, чтобы не спугнуть Бирюка, придется отложить это дело до завтра. Карту памяти из номера Фэртона нашим информационщикам «расколоть» пока не удалось. Вот зажигалка кое-что дала…
И Гуров рассказал про Шустрого и его «славную» биографию.
– Так он из карповских? – прищурился Крячко. – Слышал про них, слышал. Отморозки – еще те. Значит, сказанное Ириной подтверждает зажигалка. Ешкин кот! Какая досада, что взять этого Бирюка мы пока не можем. А не получится так, что, пока мы тянем паузу, он смоется за границу?
– Не смо-о-ется, – многообещающе заверил Лев, покончив со своим обедом. – Я Петру уже позвонил, чтобы он негласно уведомил транспортников насчет этого деятеля. Так что, если этот фрукт где-то попробует взять билет, мы об этом тут же будем знать.
– Ну, это обнадеживает! – одобрил Станислав. – А что там у тебя с Шэпли? Экспозиция-то – как? Понравилась?
– Да-а-а… То, что он малюет, – это пошлая идиотчина, замешанная на его извращенческих комплексах. Как таких дегенератов наш Минкульт вообще пускает в Россию?!! – Увлекшись разговором, Гуров произнес эти слова достаточно громко.
– Простите! Вы считаете великого Джереми Шэпли – пошлым идиотом?!! – неожиданно донесся до них возмущенный женский голос от соседнего столика справа.
Оглянувшись, опера увидели двух молодаек, которые только что там разместились, чтобы подкрепиться диетическим салатиком и чашечкой кофе. Хотя, если по совести, судя по их чрезмерно угловатым формам, им куда больше подошла бы хорошая свиная отбивная и большая тарелка жареной картошки. Пронизывая «хулителей прекрасного» негодующими взглядами, дамочки гневно затараторили о «ретроградах, могильным камнем лежащих на пути современного искусства». Это было настолько неожиданно, что опера, не выдержав, невольно рассмеялись.
– Сами-то вы хоть раз там были? – окинув их сочувственным взглядом, поинтересовался Лев.
– Да, были! – с вызовом объявила вторая из «актуалок», поддевая вилкой порцию капусты. – И даже купили один из его шедевров!
Стас издал язвительное «Ха-ха!» и саркастично парировал:
– Было бы чем гордиться! Да он сам свои «художества» не считает искусством. Откуда я это знаю? Моя знакомая не так давно слышала его разговор с одним из своих приятелей – она хорошо владеет английским, но он-то этого не знал, поэтому говорил «открытым текстом». Так вот, над теми, кто «тащится» от его мазни, Шэпли попросту потешается и считает их недалекими лохами. – Он победоносно взглянул на поклонниц «задописца», которые на какое-то время даже утратили дар речи от подобной «крамолы».
– Это ложь! Я этому никогда не поверю! – взвизгнула первая. – Это злостная клевета на гения!
– А кто сказал, что он гений? – изобразил Стас нахальнейшую из своих улыбок.
– Об этом все говорят! – голосом бывалой митингантки выпалила вторая.
– Как это – «все»?! – Вот мы двое считаем, что Шэпли – пошляк и полная бездарность. Значит, уже не все!
– Согласна! – неожиданно поддержала их интеллигентного вида особа, сидевшая чуть поодаль. – То, что он рисует, – полный декаданс. Это не культура, а антикультура.
– Шэпли – козел! И все то, что он мазюкает, – полный отстой и тупая гомосятина! – включились в дискуссию трое парней, по виду – студентов, сидевших за столиком слева.