Дождь

- Что это за женщина была там? - спросила она.

- Не знаю, - вздохнул Дождь. - Она попросила проводить ее.

- И ты... провожал ее?

- Да, - просто ответил Дождь. - Мне показалось, что у нее какая-то беда...

- И о чем вы говорили? - ревниво спросила Лена.

- Она расспрашивала, кто я и откуда. А я ничего не мог объяснить...

Лена стояла перед окном в одном халатике, и свежее дыхание сада обдавало ее ознобом.

- Тебе холодно? - обеспокоился Дождь.

- Нет-нет, мне не холодно!.. А что с нами произошло там, в Венеции?

- Нас убили... Я и по сей день не пойму, кто подослал этих убийц. Видимо, тебя выдавали уже замуж, ты считалась чьей-то невестой... Мы уже собирались бежать во Флоренцию, нас ждала лодка на побережье, но было прохладно, и я решил забежать за плащом, чтобы укутать тебя, на тебе было лишь тонкое розовое платье... Ты не захотела отпускать меня одного, и мы побежали вместе вприпрыжку, смеясь и радуясь, как дети. Мы поднялись в мою комнату, я набросил на тебя свой плащ, и ты так сильно прижалась ко мне, что я услышал биение твоего сердца... Я и не заметил, как они вошли...

- Мы целовались в этот момент...

- Да... Ты вспомнила?

- Мне кажется, что я вспомнила... - прошептала Лена. Петр Иванович Неверующий как раз проснулся в этот миг и, ощутив неприятную сухость в горле, решил выпить газировки. Он сунул ноги в шлепанцы и поспешил на кухню, зевая и почесываясь, уверенный, что все спят. Каково же было его удивление, когда у раскрытого окна он обнаружил дочь и этого, лохматого, который летает.

- Вы чего не спите? - удивился он. - Завтра же экзамен!

- Не спится, папа, - вздохнула Лена.

- Ты сначала экзамен сдай, в институт поступи, а потом, это, любовь крути! - Петр Иваныч достал полбутылки "Буратино" и залпом выпил. - Теперь эссенции перелили! - поморщившись, сказал он. - Подействовала критика!

Почувствовав горечь во рту, Неверующий взял конфетку, разжевал.

- Горчит шоколад! Опять Симаков крутит! Ну, пройдоха! Ладно, иди ложись, подождет твой этот... до утра, а то напишешь на двойку, мать тебе устроит такое свидание, что сама не рада будешь! Иди!

- Да напишу я! - огрызнулась Лена. - Сейчас пойду! Иди, я приду сейчас!

Петр Иваныч хотел уж совсем рассердиться, но вдруг кто-то внутри него грубо сказал ему: "Ты чо к девке прилип?!. Иди спать!"

Неверующий оглянулся, но, никого не найдя, махнул рукой и ушел спать. И заснул мгновенно, проспав до половины восьмого и опоздав на работу на пятнадцать минут, точно принял вечером снотворное.

Вспомним теперь о майоре в отставке Льве Игнатьиче Шилове. К трем часам он направился в горжилкомхоз для утверждения своих инструкций, в которых ему, как председателю КВР, предоставлялось бы право без суда и следствия самому штрафовать жильцов до 10 рублей (в случае первого нарушения), при штрафе до 30 рублей составлять акт, каковой утверждался бы главой горжилкомхоза (в случае повторного нарушения), и делать представление горисполкому на выселение (в случаях постоянных нарушений). Это было главное в инструкциях, и этого Шилов добивался, понимая, что одними увещеваниями и разъяснительной работой ничего не достигнешь.

Однако происшедшие события совсем выбили его из колеи. А тут еще, как назло, в голову засел этот голос:

"Джонни, ты меня не знаешь, ты мне встреч не назначаешь..." Фраза лезла и лезла из него, и не успел Шилов войти в горжилкомхоз, как тотчас пропел подбежавшей к нему завотдельше по ремонту жилых зданий:

"Джонни, ты меня не знаешь..."

Завотдельша, пятидесятилетняя Римма Эммануиловна, в испуге отшатнулась и, выпучив глаза, проговорила:

- Что это с вами Лев Игнатьич, голубчик? Вы выпили?!..

- Я не пью, Римма Мануиловна, извините, это оперетку по телевизору давали, вот засела. Я вас слушаю!

- Дайте мне срочно экземпляр инструкций, я снесу начальнику.

Шилов поблагодарил и бодро поднялся на третий этаж, в приемную, ожидая начала обсуждения.

Но инструкции не приняли. Не приняли потому, что Шилов вручил Римме Эммануиловне вовсе не экземпляр своего проекта, а копию анонимного письма на Любовь Сергеевну Ефремову, квартиросъемщицу 18-й квартиры, да-да, ту самую даму с пионами, которая якобы облила Неверующую. Существо анонимного письма было так запутано, что даже Шилов с трудом разобрал: поет всякие (далее следовало нецензурное слово - нцзр) песни, сама такая нцзр, кроме того, по вечерам нцзр, а также и ночью нцзр, и вообще нцзр. Вот такое было письмо, но главная претензия сводилась к следующему: "Ей, нцзр, хватит и одной комнаты для своих нцзр, а мне, трудящемуся, живущему в одной, метров не хватает..."

Шилов выяснил, что Любовь Сергеевна была замужем за полковником Ефремовым, погибшим в автокатастрофе, и квартира поэтому сохранялась за его вдовой. Но это частное дело вдруг оказалось в портфеле вместе с инструкциями, и когда глава горжилкомхоза начал читать анонимку, то тотчас побагровел и, бросив ее на стол, заявил: