Дождь идет

И правда, все кончилось вот так, по-дурацки, настолько по-дурацки, что было непонятно, как всего несколько секунд назад страсти могли достичь такого накала.

Через несколько минут на площади оставались лишь разрозненные группки, и жандармы, сев на коней, не вынимая сабель, полегоньку подгоняли толпу, обмениваясь с людьми шуточками. Зрители с рыночной крыши спускались, помогая друг дружке, и маленький толстячок, который бесстрашно туда залез, теперь боялся с нее спуститься.

Руки у меня дрожали. Я зяб.

- Может, вскипятить тебе чашку молока?- предложила матушка.

- Дай ему лучше глоток вина с сахаром.

- Ты думаешь, можно уже зажечь свет?

И тут я тихонько, сам того не замечая, заплакал. Но плакал я не так, как обычно: то не были слезы печали или гнева, - в теплых струйках как бы изливалось сознание невосполнимой утраты и ужасная безнадежность. Мне хотелось только одного: лечь на пол, остаться одному и чтобы меня до утра не трогали. Я не дал себя раздеть. От кальвадоса я закашлялся и надеялся, что родители подумают, будто это спиртное вышибло у меня слезы.

- Вот и тетя Валери возвращается...

Все-таки я посмотрел в окно. Она стояла посреди площади с незнакомым господином. Издали она махнула нам и продолжала разговаривать, качая головой и сложив руки на животе; наконец она простилась с господином, как с добрым знакомым, а тот поднял шляпу.

- Пойди открой, Андре... Да нет, мадемуазель Фольен!.. Я вас так не отпущу... Сперва мы чего-нибудь перекусим...

Первые слова тети, только она вошла, были:

- А все-таки его поймали!.. Его пришлось вывести на другую улицу... Если бы он попал в руки толпе, его растерзали бы на мелкие кусочки!..

- Ступай спать, Жером...

- Не пойду!

Я спустился вместе со всеми. Стоял в углу у стенки и смотрел, как они едят. Они съели весь остаток ростбифа и еще закусили сыром. Матушка заварила кофе.

- Сегодня или через пару недель!..- пробурчала ненавистная толстая тетка. И поискала меня глазами.

Потом уже специально для меня, чтобы меня напугать, сделать мне больно, добавила:

- Все равно ему отрубят голову...

Матушка перестала жевать, в свою очередь взглянула на меня, перевела взгляд на тетю, и я понял: конечно, эта мерзкая скотина уберется прочь.

Уверен, что именно об этом матушка долго, понизив голос, говорила в ту ночь с отцом.

Но чего я никак себе не представлял и узнал лишь вчера, так это то, что в конечном счете разрыв произошел из-за лука-порея.

1941 г.