Дождь над городом

Пермяков беззвучно пошевелил губами, словно высчитывая что; Меньшову стало интересно, он привстал и тоже заглянул в слюдяной кругляш, но ничего выдающегося не увидел — ничего, кроме пенящейся под ветром воды, мрачных сохлых плавней и недвижных бокастых чаек, застрявших в небе, — в глазах Меньшова промелькнуло сердитое разочарование, потом что-то смешливое, потом — огорчение, потом глаза подернулись холодом. Бортмеханик задвинул дверь, нацепив на ручку кольцо пружинного фиксатора; вертолет тяжело взревел, приподнял над землей туловище и, напористо набирая скорость и высоту, понесся над плавнями.

В последний миг Меньшов увидел, что вскочивший со своего места сеттер тревожно задрал голову, из-под вывернутых обслюнявленных губ обнажились короткие резцы, и осенней тоской, сухой печалью повеяло на Меньшова от этого собачьего одиночества.

Вскоре в сизой размытой дымке показался далекий городок; в самой сердцевине его, в толкотне домов, зеленел пятак стадиона.

Городской стадион после налета майстры был превращен в нечто похожее на аэродром: у самых трибун, почти впритык к рядам низких облупленных скамеек, стояли вертолеты-крохотули, похожие на стрекоз и головастиков одновременно, — гражданские Ми‑1 из сочинского аэропорта — в ветер на таких мухах летать опасно, может завалить машину, бросить в штопор, вниз винтом, а вывести вертолет из страшной вертикали невозможно, еще никто не выводил, поэтому в ветер куда спокойнее ходить на тяжелых и более надежных Ми‑4. Ми‑4 стояли в центре футбольного поля; как почетным гостям, им отвели красное место, а с той и с другой стороны, у ворот с мокрыми, тяжело провисшими сетками, техники из БАО установили палатки, чтобы летчикам в дождяную хмарь было где схорониться, обогреться, испить чашку чая или кофе.

Стругов посадил вертолет впритирку к машине своего заместителя по эскадрилье майора Холева — винт к винту, с метровым зазором, заглушил двигатель и грузно осел на сиденье, откинулся на спинку, вслушиваясь, как свистят, слабея, лопасти и поток ветра, вытеснивший лужу из вмятины футбольного поля, сработанной крепкими ногами спортсменов, перестает прибивать траву к земле.

— Причалили. Точка, — Стругов переместился всем телом, привалился к бустеру, глядя, как слева садится еще один вертолет, мокрый, словно только что из дождя, с цифрой 16, выведенной белой краской на покатом боку. Вертолет приземлился неуклюже, впившись широко расставленными колесами в непрочную твердь поля, разбрызгав вязкую грязь.

— За такие посадки в летучилище курсантам «гусей» в книжку ставят. А я бы и того хуже — на губу бы сажал. Да.

Стругов тут же выругал себя — вот, не удержался, чтобы не прочитать мораль. Это же не самое лучшее — читать мораль, считал он, нет, не самое... От собственного брюзжания ему вдруг сделалось еще неуютнее: неужели стареем? Ведь брюзжание — верный признак старости? Или нет? Стругов крякнул с досады, вытащил из заднего кармана брюк носовой платок и, крепко вдавливая ткань в кожу, вытер лицо, шею. Потом рывком поднялся, быстро спустился по узким ступенькам на поле. Внизу в вольной позе стоял Пермяков и, держа Гупало за клапан куртки, бормотал ни к селу ни к городу:

— Что Гупало, что пропало. Что Гупало, то пропало...

Следом за Струговым из трюма выпрыгнул сеттер и крупными, стелющимися прыжками понесся к кольцевой ограде стадиона, вдоль которой стояли люди — ожидали вестей с дальних рыбацких станов, с охотничьих заимок, переживали: ведь на станах была родня, были друзья, были просто добрые знакомые.

У ограды пес остановился — его испугало обилие народа, он повел носом из стороны в сторону, настораживаясь. Стругов увидел, как выгнулась, напрягаясь, его худая нечесаная спина — пес был не только испуган, но и растерян... Действительно, столько людей, тут и человек бы растерялся. Майор достал из кармана кожаный портсигар — в нем он держал мелко накрошенный трубочный табак и время от времени, вспоминая старые свои, еще фронтовые привычки, крутил козью ногу, запаливал и, обалдело хлопая мокрыми от едкой горечи ресницами, «блажничал». «Блажничать» — это его собственное выражение. Он затянулся, выпустил густую струю терпкого дыма, отвел руку, стараясь держать самокрутку подальше от глаз, стал следить за псом — что же тот будет делать?

Пес, низко опустив голову, шел вдоль ограды, спотыкался, оглядываясь, прижимаясь к земле, он обнюхивал сапоги-кирзачи, рыбацкие ботфорты, галоши, туфли, боты, бурки, ботинки; задерживался на мгновение у чьих-нибудь ног, потом, все так же не поднимая головы, брел дальше.

— И тут хозяина ищет, — тихо произнес подошедший Гупало.

— Ищет, — отозвался Стругов, скосил глаза на штурмана. — Что там к тебе Пермяков пристал?

— Так. Выпил стакан, наговорил с ведро.

— Вот ведь. Погонят его с работы. Да. Ты, Алексей, далеко не уходи. Через пять минут полетим в полк, на заправку.

— Есть не уходить! — Гупало неторопливо прислонился пальцами к шлему.