Дождь: Рассказы китайских писателей 20 – 30-х годов

Вдруг послышались чьи-то шаги. Старик поднял голову и увидел широкое, словно сплющенное, лицо и глядевшие на него в упор глазки-щелочки. Это пришла соседка, жена Гэнь-шэна, славившаяся своим распутством. Хэ-хуа тоже сильно похудела, но это ей шло, даже глазки-щелочки не казались такими отвратительными. В них старик прочел удивление, смешанное с жалостью. Он тут же вспомнил, как весной, когда крестьяне выкармливали шелкопрядов, Хэ-хуа пыталась сглазить его «драгоценные сокровища». И надо же было, чтобы ее, эту Звезду Белого Тигра, старик первую увидел после болезни. Не дурной ли это знак? Тун-бао презрительно плюнул и отвернулся: глаза бы его не глядели на эту тварь! Но когда через несколько мгновений он повернул голову, женщины уже не было. По ногам скользнул луч солнца, и Тун-бао вспомнил о старшем сыне: А-сы, должно быть, уже в пути и наверняка привезет рису — старик верил, что сыну удалось занять денег. Тун-бао даже чмокнул от удовольствия. По правде говоря, тыквенная каша, которой семья пробавлялась изо дня в день, ему порядком надоела. При одном воспоминании о рисе он глотнул слюну и подумал о внуке, таком исхудавшем и жалком.

— Сяо-бао! Сяо-бао! — позвал он. — Иди к дедушке!

Впервые после болезни старик заговорил громким голосом. Никто не откликнулся. Тун-бао огляделся, напряг силы и еще раз крикнул. Вдруг, к удивлению своему, он увидел, что Сяо-бао выбежал из дома Хэ-хуа, держа в руке что-то плоское и круглое. Он подбежал к деду, эта маленькая обезьянка, поднес к самому его носу блин и закричал:

— Гляди, дедушка! Блин! — и тут же сунул его в рот.

Старый Тун-бао снова глотнул слюну, улыбнулся, почувствовав легкую зависть, но тут же, приняв строгий вид, спросил:

— Ты где взял блин?

— Хэ… Хэ… — набив полный рот, только и мог выговорить мальчик.

Лицо старика исказилось от злости: мальчишка принял угощение из рук его заклятого врага. Совсем стыд потерял! Значит, в доме Хэ-хуа пекут блины. Куда только смотрит Владыка неба? Тун-бао заскрежетал зубами, но ударить внука не решился. Мальчик между тем съел блин и очень довольный заговорил:

— Это Хэ-хуа дала мне блин, дедушка. Она хорошая.

— Молчи! — крикнул старик, замахнувшись на мальчика.

Но тот не унимался:

— Знаешь, сколько у нее блинов! Она их в городе купила. А завтра поедет за рисом. За самым лучшим, отборным рисом.

Тун-бао вскочил, дрожа всем телом. Стоило ему услышать, что у кого-нибудь есть рис, как он приходил в неистовство, потому что у них в доме вот уже полтора месяца не было ни зернышка. Тем более не мог он простить этого Хэ-хуа, к которой всегда относился с пренебрежением. Он побагровел и крикнул:

— Чего ж тут удивляться! — но, поглядев на внука, уже тише сказал: — Бандиты они! Не иначе как ограбили кого-нибудь! Поймают — голову оторвут. Вот и получат по заслугам! — Тун-бао хорошо понимал, что ни с того, ни с сего оскорбил людей, обозвав их бандитами, и это, возможно, так ему не пройдет — вдруг Хэ-хуа выбежит и крик подымет!

Однако Хэ-хуа почему-то не появлялась.

Сяо-бао, который никак не мог в толк взять, что рассердило деда, закричал:

— Нет, дедушка! Хэ-хуа хорошая, добрая, всегда угощает блинами!

Тут уж Тун-бао не стерпел. Пошарив вокруг глазами, он заметил около старой, лежавшей под навесом водочерпалки, бамбуковую палку и схватил ее. Видя, что ему сейчас попадет, Сяо-бао пустился наутек и как назло юркнул в дом Хэ-хуа. Тун-бао бросился следом, но тут все поплыло у него перед глазами, ноги отказались ему повиноваться, и он медленно опустился на землю, выронив из рук палку.

В это время на току за рекой появился человек. Он миновал мостик, сложенный из четырех бревен, и закричал:

— А, Тун-бао, поздравляю! Рад за тебя. Подышать вышел?

Старик не видел, кто это, потому что перед глазами у него все еще плыли круги, но по голосу сразу признал односельчанина Хуана, прозванного Даосом, доброго своего приятеля, и очень обрадовался встрече. Когда Тун-бао болел, Хуан частенько к нему наведывался. В деревне старики прослыли чудаками. Тун-бао, например, ненавидел все заморское; иностранное клеймо приводило его в ярость, словно смертельный враг семи поколений его предков. Хуан любил щегольнуть непонятными мудреными словами, которых наслышался в городе, — медные деньги он называл не иначе как «монетами с квадратным отверстием»,[52] а в разговоре с кем-нибудь из сельчан величал его семью «драгоценнейшей», «высокоуважаемой». Эти мудреные слова сельчане принимали за даосские молитвы и потому прозвали Хуана Даосом. Зато Тун-бао с должным почтением относился к «учености» приятеля и не раз говорил своему сыну А-сы, что, ковыряясь в земле, Даос губит свой талант…

Тун-бао решил поделиться с приятелем своими душевными переживаниями:

— Скажу тебе честно, Хуан, злость меня душит, хоть лопни! Всего месяц провалялся, а перестал понимать, что делается вокруг! Сам посуди: деревня опустела, словно «длинноволосые» здесь побывали. Эта сука Хэ-хуа таскает откуда-то блины, угощает моего Сяо-бао, а он берет! Потерял всякий стыд. И гордость. Надо его проучить. Как ты думаешь?