Дождь: Рассказы китайских писателей 20 – 30-х годов

— Скажи ласковое слово, тогда подсоблю, — засмеялся парень. Он мигом добежал до дома и поставил решета под навес.

— Хочешь, сделаю тебя приемным сыном? — хохотала Хэ-хуа.

На ее светлом, совершенно плоском лице выделялись непомерно большой рот и крошечные глаза-щелочки. До замужества она была служанкой в одной городской семье, муж ее, мрачный, молчаливый Ли Гэнь-шэн, годился ей чуть ли не в отцы. Хэ-хуа была замужем всего полгода, но все в деревне знали, что она никогда не упускала случая пококетничать с мужчинами.

— Хоть постыдилась бы! — раздался женский голос с другого берега.

Узкие свиные глазки Хэ-хуа стали шире, и она злобно закричала:

— Ну-ка, кого ругаешь? Скажи! Нечего в кусты прятаться!

— Еще указывать мне будешь? — немедленно откликнулись с противоположного берега. — Вот уже верно говорят: «Толкнешь гроб — покойник чует». Шлюху одну бессовестную ругаю!

Оказывается, это кричала Лю-бао, хорошо известная своим запальчивым нравом.

Хэ-хуа плеснула на обидчицу водой. Та в долгу не осталась. Как всегда, нашлись подстрекатели. Детишки подняли визг. Сы не хотела встревать в перепалку, быстро собрала корзинки, кликнула сына и вместе с ним пошла домой. А-до все еще стоял под навесом и ухмылялся, глядя на женщин. Он знал, чего не поделили Лю-бао с Хэ-хуа, и теперь радовался, что этой «колючке» Лю-бао попало.

Из дома вышел старый Тун-бао с коконником[15] на плече, изъеденным белыми муравьями и потерявшим прочность: надо было его укрепить, починить. Заметив, куда смотрит А-до, Тун-бао расвирепел. Ну и непутевый у него сын! Зачем только он путается с Хэ-хуа? «Свяжешься с этой сукой, Звездой Белого Тигра[16] — загубишь семью», — не раз остерегал он сына.

— Старший брат трудится, рисовую солому в пучки вяжет,[17] а ты бездельничаешь, — в бешенстве накинулся он на А-до. — Ну-ка живо иди, подсоби!

Глаза старика налились кровью, лицо побагровело, он проводил сына, ушедшего в дом, злым взглядом, тщательно осмотрел коконник и не спеша принялся за работу. В молодости Тун-бао часто столярил, но сейчас пальцы утратили гибкость, и он быстро устал. Разогнув спину, Тун-бао невольно глянул в комнату, где на стене, на бамбуковых дощечках висели три листа бумаги, усеянные личинками шелкопряда. Сноха, стоя под навесом, оклеивала бумагой бамбуковые корзинки.

В прошлом году они купили для оклейки старые газеты, чтобы сэкономить хоть немного денег, и Тун-бао был уверен, что шелковичные черви вылупились хилыми именно поэтому — нельзя непочтительно относиться к письменам.[18] Нынче же вся семья недоедала, чтобы купить специальную бумагу, желтую и плотную. Тщательно оклеив корзины, Сы приладила еще сверху три картинки, купленные вместе с бумагой. На одной был нарисован таз изобилия, на двух других — всадник со знаменем в руке. Говорили, что это дух шелкопрядов.

Старый Тун-бао тяжело вздохнул и обратился к снохе:

— Сы данян! Спасибо твоему отцу, что помог нам занять тридцать юаней, мы хоть двадцать даней листьев купили. Но рис у нас на исходе. Что делать?

Деньги были даны под двадцать пять процентов месячных, раздобыть их удалось действительно благодаря отцу снохи, Чжан Цай-фа, который поручился за Тун-бао перед своим хозяином. Двадцать пять процентов месячных — это было еще по-божески. Но долг и проценты следовало вернуть сразу, как только шелкопряды совьют коконы.

— Все деньги на листья ухлопали. А листья останутся, как и в прошлом году, — недовольно бросила сноха, поставив корзинки сушиться на солнце.

— Да что ты мелешь! По-твоему, каждый год, что ли, будет таким, как прошлый? Хочешь листья продать? Да у нас их наберется едва с десяток даней. Разве всех шелкопрядов накормишь?

— Ну, ты же всегда прав! — съязвила сноха. — А я одно знаю: есть рис — ты сыт, нет рису — голодный сидишь.

Как только речь заходила об иностранной грене, у снохи со свекром начинался спор. Однако на этот раз Тун-бао почему-то промолчал, лишь покраснел от злости.

Между тем грена скоро должна была оживиться. Вся деревушка — тридцать дворов — лихорадочно готовилась к этой поре, напрягала все силы. Исполненные надежд, люди забыли даже о голоде. Семья Тун-бао не вылезала из долгов, ела изо дня в день тыкву да батат. Мало у кого оставался рис, да и то не более трех доу.[19]

В прошлом году, правда, собрали хороший урожай хлебов, но когда расплатились с помещиками и ростовщиками, внесли налоги и всякие дополнительные обложения, урожая будто и не видели. Теперь только и было надежды что на шелкопрядов. Соберут коконы — расплатятся с долгами. И крестьяне со смешанным чувством страха и надежды усиленно готовились к этой важной в их жизни поре.

До праздника гуюй[20] оставались считанные дни. Грены уже начали зеленеть, и женщины, встречаясь на рисовом току, с волнением и радостью сообщали друг другу:

— Лу Фу-цин с Лю-бао скоро «прижимать»[21] начнут!

— А вот Хэ-хуа с мужем уже завтра начинают. Быстро как!

— В нынешнем году тутовые листья поднимутся до четырех юаней. Хуан Даос[22] нагадал.