Дождь: рассказы

Потом — тишина, смутное чувство отчаяния и свободы; с великим трудом садится он на своем ложе, он видит открытый сундук, над сундуком окно, а за окном небо в отсветах моря, ветер с моря, пути, уходящие в море, и он падает назад — мертвый.

Королевский Кондор

Это было в тот год, когда консерваторы взяли Копле. Войско либералов бежало, рассыпалось по саваннам, зарослям тростника и склонам. В первые дни виднелись издали пятнами среди желтых сжатых полей темные группы беглецов: двое-трое верхом, остальные пешие. Но потом отряды рассеялись, группы постепенно таяли, солдаты расходились по родным деревням, военачальники стремились добраться до краев, где достаточно было их сторонников, или переправиться за границу через Арауку или Тачиру.

Горько мне было вспоминать, как кончился бой. Он шел весь день, и примерно после полудня либералы начали отступать. В некоторых отрядах солдаты перебили офицеров, пытавшихся удержать их, и обратились в бегство, ища убежища в зарослях на равнине. Метались по полю лошади без всадников, выстрелы гремели беспрерывно, победные крики неслись из рядов неприятеля.

Два офицера, ехавшие рядом со мной, не сказав ни слова, повернули вдруг лошадей и галопом помчались в саванну. Какое-то время я колебался. Остановил своего мула и смотрел на жуткую путаницу боя. Некоторые из наших ринулись было вперед, но пули противника тотчас уложили их. Больше не о чем было раздумывать, я повернул назад, помчался, изо всех сил подгоняя мула, стремясь поскорее оказаться как можно дальше от всего этого.

Мчался я недолго, ибо мул был стар и измучен, так что толку получалось мало. Изредка он пускался рысью, но вскоре снова переходил на шаг. Я догнал каких-то незнакомых людей. Никто ни о чем не спрашивал. Лишь слышались отрывистые возгласы да взрывы ругательств, а иногда кто-либо принимался вдруг кричать во все горло, окликая приятеля, которого будто бы разглядел где-то далеко, в другой группе беглецов, что, впрочем, не давало никакого результата, ибо никто не отзывался.

Быстро темнело, но мы не останавливались. Страх попасть в руки разъяренных врагов, которые, без сомнения, пустились в погоню за нами, не давал времени подумать ни об отдыхе, ни о еде. В полной темноте то шлепали мы по болоту, то пробирались сквозь густые заросли, и колючие ветки царапали и били нас по лицу.

Когда занялось утро, подъехали к хижине, одиноко стоявшей посреди равнины, и решили подкрепиться чашкою кофе. Нас оказалось совсем мало, во всяком случае, гораздо меньше, чем я ожидал. В темноте по топоту копыт можно было подумать, что скачет большой отряд. Видимо, многие отстали либо свернули куда-то в сторону.

Выпив кофе, поскакали снова. Около полудня наткнулись на другой отряд; солдаты разожгли большой костер и жарили телятину. Большая часть наших, не в силах побороть голод, осталась с ними. Я же подумал, что дым от костра может привлечь внимание преследователей, и предпочел продолжать путь; еще один человек присоединился ко мне. Долгое время сопровождал нас дразнящий запах жареного мяса; к вечеру мой спутник предложил отдохнуть в небольшом лесу на склоне горы; я, однако, считал, что следует ехать дальше, пока не встретится деревня, где можно будет остановиться на ночлег. Спутник мой не согласился, расстелил на траве свое пончо и улегся; пришлось мне продолжать путь в одиночестве.

Вот тут-то и встретился я с полковником. В последних лучах дня на тропе, что взбиралась вверх по склону, увидел я, как он поворачивает коня, заслышав, по всей вероятности, приближающиеся шаги моего мула. Никогда не забуду я первого его появления. Как сейчас вижу: худой, костлявый маленький человек, лицо скуластое, с узкими глазками, остроконечная бородка и торчащие усы. На высоких блестящих сапогах звенят огромные шпоры с колесиками-звездами. Грязная светлая блуза расстегнута на груди, на передней луке седла — свернутое красно-синее пончо. Желтая перевязь пересекала его грудь. На ней висела тяжелая кривая сабля с серебряным богато изукрашенным эфесом. Ни тогда, ни после не решился я сказать ему об этом, но таким изображали у нас в городке дьявола в рождественском представлении «Въезд Христа в Иерусалим».

Презрительным взглядом смерил он меня и моего мула; измученные, жалкие, мы в самом деле представляли собой комическое зрелище. «Так все и бежите от самого Копле?» — насмешливо крикнул он резким голосом вместо приветствия. Велико было искушение ответить: «Вы, как видно, тоже», но я удержался. Ведь я не знал, с кем разговариваю, да к тому же был всего лишь мальчишкой, случайно втянутым в эту войну, а он, судя по всему, крупный военачальник. Заметив, видимо, что насмешка меня задела, он прибавил весело:

— Не огорчайся, дружок, бывает, что иного выхода нет, как только удирать. Мы еще свое возьмем.