Хронически беременная – ей не удавалось выносить еще ни одного ребенка, – Ольга, постепенно забросив работу над диссертацией, увлеклась театром и стала принимать активное участие в финансировании новых постановок, создала премиальный актерский фонд, стипендии, организовывала благотворительные спектакли в госпиталях и домах инвалидов, помогала в подготовке гастролей и даже написала две маленькие пьесы. Она, неожиданно для себя, зарегистрировала небольшое политическое движение явно феминистской направленности и даже участвовала в демонстрациях и забастовках. Ею заинтересовалась пресса – она даже и предположить не могла, что все интервью были предварительно оплачены Руфиновым, – но Ольга быстро остыла к политическим играм, когда поняла, что эта возня бессмысленна и строится лишь на амбициях, не более.
Свою последнюю беременность Ольга провела в больнице. Она бережно носила своего будущего ребенка, сознательно не подпуская к себе мужа и даже избегая его, поскольку уже давно для себя решила, что если и на этот раз произойдет выкидыш, то она уйдет от Руфинова. Но ближе к родам, чувствуя, как муж отдаляется от нее, она вдруг поняла, что сама виновата в том, что потеряла Бориса. Это открытие ошеломило ее, она представила, что останется совершенно одна – и без ребенка и без мужа, – и с ней сделалась истерика. Руфинов приехал в больницу, когда Ольге уже сделали укол и она крепко спала. Она не могла знать, что в этот вечер к больнице подъехала санитарная машина, из которой на носилках вынесли молодую рыжеволосую женщину, находящуюся без сознания. Машина принадлежала загородному санаторию, в котором последние два месяца перед родами находилась Анна. В отличие от Ольгиной
Рожала она в санаторной клинике, где было все готово к принятию родов. Разница в сроках родов у жены и у любовницы составляла приблизительно месяц, но Ольга так и не доносила ребенка, Анне же были сделаны уколы, которые вызвали преждевременные роды. Это был страшный план, он стоил больших денег, но Руфинов не мог больше рисковать. Когда он узнал, что Ольга родила мертвого ребенка, он не удивился и этой же ночью перевез Анну с новорожденной здоровой девочкой в клинику, где находилась в беспамятстве Ольга. Так в журнале регистрации появилась запись о рождении дочери Ольги Руфиновой и составлен был акт о смерти дочери Анны Дорошевой.
На следующий день после родов, когда Анна приходила в себя в палате, пришел Борис и сообщил ей страшную весть.
– Она не могла умереть, – не поверила Анна и потеряла сознание.
Она смутно помнила эти тяжелые дни и не поверила в смерть своей новорожденной дочери даже после того, как ей показали мертвое тельце.
А потом ее отвезли в клинику за город, где она в течение целого года общалась с одним доктором, Валентином Петровичем Шубиным. У него было приятное лицо, холеные руки и мягкий голос. Когда он открыл дверь и выпустил ее в свободный, полный ветра и птичьего гомона мир, она некоторое время смотрела в нерешительности, словно спрашивала, сможет ли она жить в этом мире, и, только услышав: «Вы всегда сможете сюда вернуться», – сошла с высокого крыльца.
Оставив за спиной пропитанный бромом и люминалом мир психиатрической клиники, Анна, полная сил и энергии, в первый же день позвонила Руфинову и назначила встречу. Он пришел в кафе в мокром плаще – шел весенний дождь, – с взъерошенными волосами. Сложил черный, ставший похожим на тупую штопальную иглу зонт и, присев за столик, схватил Анну за руку. Он говорил что-то о любви, о том, что сильно соскучился, но Анна больно сжала ему ладонь и сказала:
– Мне нужна хорошая квартира и деньги.
И только когда через месяц она въехала в большую квартиру, стало понятным, что расчет оказался верным: он испугался. А чего, спрашивается, ему было бояться? Блеф дал результат, а это означало, что Шубин был прав: Анну обманули.