Читаем Дождь в разрезе полностью

…И тема не нова. И Вертер старый.

Т. Кибиров

Тема этого очерка — поэтическая тема.

Слово, заезженное до темноты в глазах. От школьных сочинений — до докторских диссертаций. «Патриотическая тема…», «Тема лишнего человека у…», «Религиозная тема в…» Тема. Тема. Тема…

С другой стороны — как понятие оно почти не осмыслено. Просто используется как ярлычок, как инструмент классификации, расфасовки стихов (и поэтов).

К тому же тема слишком долго воспринималась почти исключительно в идеологической плоскости. Темы — свежа память — делились на «актуальные» и «неактуальные», на «глубокие» и «мелкие»… И главное — на «проходные» и «непроходные». Разговор о поэте зачастую редуцировался к разговору о его теме (темах).

Понятие темы было натуральным образом переэксплуатировано.

Может, стоит от него вообще отказаться?

* * *

…Но жизнь моя — не тема,

И я отнюдь не Одиссей.

И. Лиснянская

Попытаюсь подойти немного с другой стороны.

Недавно журнал «Знамя» провел дискуссию[59]. Правда ли, что «из поэзии ушел (или уходит) и лирический герой»? Что поэтическое я все меньше «присутствует» в стихах? Кто-то ответил, что правда. Кто-то — что вопрос сформулирован некорректно.

А мне в этой связи вспомнилось из «Ars Poetica?» Чеслава Милоша (1968):

Польза поэзии в том, что она нам напоминает,как нелегко остаться тем же, самим собой,ибо наш дом распахнут, нету ключа в дверях,а незримые гости ходят туда-сюда[60].

Оставаться в стихах «тем же, самим собой» (tą samą osobą в оригинале) поэтам было трудно всегда. Но себя как я, как «ту самую особу» можно было до поры до времени делать лирической темой. Порой даже — главной. «Блок — самая большая лирическая тема Блока», если вспомнить известную фразу Тынянова[61].

Поэт как лирический герой не уходит из современной поэзии. Он все еще там. Исчез поэт как поэтическая тема. Стал в этом качестве менее заметен.

И эта тема исчезла не только потому, что сменился «поэтический этикет», что в поэзию стала проникать свойственная современной цивилизации анонимность и т. д., — как это было справедливо отмечено участниками «знаменской» дискуссии.

Поэт как тема исчез — не в последнюю очередь — с размыванием, распылением самого понятия поэтической темы.

Разговор о теме все больше подменяется разговором о сюжете или материале. Характерная цитата — из того же обсуждения в «Знамени»:

Если «я»… уходит из текста, оно окрашивает стилистику и тематику: ведь Сваровский неслучайно писал о роботах, Родионов — о люмпенах, а Мария Галина работала с мотивами детского фольклора (Л. Оборин)[62].

К стилистике все перечисленное — люмпены, роботы и мотивы детского фольклора — вроде как не относится. А к теме (тематике)? Тоже, думаю, нет.

«Роботы» Сваровского — это не тема. Это сюжетный материал для его стихорассказов, темы в которых как раз и не просматривается. Просматривается прием: запись синопсиса сценария (или клипа) в виде стихотворения. Прием интересный, хотя и быстро исчерпаемый.

Не являются темой и «люмпены» Родионова…

Впрочем, здесь пора уточнить само понятие темы.

Сокрытое страданье… кто сказал,

Что это для поэзии не тема?

Ш. Хини (Пер. Г. Кружкова)

Чтобы выяснить, что есть поэтическая тема, придется перечислить, что она не есть.

Прежде всего, она не тождественна теме стихотворения. Корректно ли сегодня вообще говорить о теме применительно к одному стихотворению (или даже двум-трем)? Не уверен. На вопрос «О чем оно?» ответить можно лишь при неимоверном упрощении, уплощении написанного. Стихотворение не поддается аннотированию; чем оно сильнее, тем «многотемнее».

Но главное: на уровне одного стихотворения (даже нескольких) тема поэта может не просматриваться. Стихотворение может быть и удачным. Назвать неудачей, скажем, «Бородино» — при всей его зависимости от «Полтавы» — язык не повернется. Но лермонтовская тема — романтическая тема избранничества и изгойства — не отражена в нем никак. И напротив: тема может быть проговорена «во весь голос» в стихотворении проходном или слабом.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 2
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 2

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.Во второй части вам предлагается обзор книг преследовавшихся по сексуальным и социальным мотивам

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука