Дождаться утра

Но сегодня все было не так. Одни ребята хитрили и лгали, другие ершились, упрямились. Между учителями и учениками потерялся контакт? Ведь еще недавно слово учителя для них было все. «Так сказала учительница», — упрямо повторял Андрей, и никакие силы не могли переубедить его, что может быть по-иному.

Выхожу из школы — Андрей ждет.

Как он воспринял этот педсовет и каким будет у нас сейчас разговор? Мне не по себе. Иду медленно, хочется собраться с мыслями, но во мне все еще клокочет возмущение происшедшим. Волны знакомого чувства, кажется, перекатываются через меня. Это все уже было, но только не со мной теперешним, а с тем Андреем из далекого сорок третьего.

…Возвращаясь из МТС, я, хоть и ругал Сиволобова, хоть и знал, что не мог подписать эти разнесчастные акты, все же чувствовал какую-то скрытую и непонятную мне правоту нашего главного бухгалтера. Ведь действительно, не для себя же он затеял всю эту канитель с переводом нашей пахоты в высшую категорию трудности. Идет война, мальчишки, инвалиды и старики с утра до ночи на развалюхах тракторах. Работа тяжелая, трудная. Какой же в том грех, если ее оценивают в бухгалтерии МТС по высшему баллу?

И все-таки выходила неправда. Мы вспахали сто восемьдесят гектаров, а нам записывали более двухсот, сожгли горючего столько, а в акте ставим больше… Ну и что? Чего я упрямлюсь? «Что же, все нечестные, а ты один честный?!» — спрашивал меня Сиволобов. И я не знал, что ему ответить.

С этими мыслями я возвращался в бригаду к Василию Афанасьевичу, и он должен был разрешить все мои мальчишеские сомнения. Может, нечто подобное теперь переживает и мой сын и идет ко мне со своими сомнениями, как когда-то я шел к Василию Афанасьевичу.

— Я же не мог, как Сережка Осташев, все обещать… Я правильно поступил?

В глазах у Андрея слезы, он не боится их и смотрит прямо, требуя ответа.

— Видишь, Андрей, все зависит от того, как собираешься жить дальше. Можно ведь было и не давать честного слова, чтобы не связывать себя нравственно, чтобы не отвечать…

— Да ты что?!

— Подожди, не перебивай! Но ты… я убежден, ты думал иначе. Тебе страшно оказаться болтуном… Не стал лукавить, у тебя получилось честно, а все, что честно, всегда правильно.

— И я так думал, а Сашка Колчин говорит, зачем я ломался, только время у всех отнимал…

Эх, мальчишки, мальчишки!.. Каждый из вас открывает мир заново и по-своему. Когда-то и я был таким.

…Вернувшись в МТС после неудачного своего отчета, я положил перед Василием Афанасьевичем полевую сумку с документами и заявил:

— Все, больше я не учетчик! В водовозы, в прицепщики, на трактор, к черту на рога, но только не в учетчики!

Не знаю, какой у меня был вид, но бригадир обращался со мною, как с больным.

— Конечно, опять на трактор, — торопливо говорил он, — завтра отдохнешь, а там и катай. Мартынок твой трактор немножко подремонтировал. А хочешь — принимай другой, у Викулова из ремонта…

Я хотел, чтобы бригадир возражал мне, тогда бы можно было покричать и выместить на ком-то зло, разрядиться. Но мудрый Василий Афанасьевич не доставил мне этого удовольствия.

Только много лет спустя, когда у меня самого уже появились дети, я смог оценить отцовскую мудрость нашего бригадира. Хотя чувствовал я себя правым в споре с Сиволобовым, но все же побаивался Василия Афанасьевича. Я не сдал отчет, не выполнил его поручение. Он мне давал чистые бланки со своей подписью и подписью председателя и, видно, предполагал, что Сиволобов заставит переделать отчет. А я не захотел. Но когда я рассказал ему все и вот так же, как Андрей сегодня, спросил у него: «Правильно ли я поступил?», он ответил: «Правильно».

Есть правда вечная — та правда, на какой держится все человеческое в человеке. Мой бригадир знал высшую мудрость.

Я помню, как во мне все запело от этих слов. Как хотелось прыгать от радости! И это его, Василия Афанасьевича, слова сказал я сыну: «Все, что честно, всегда правильно».

Дорогой мой учитель! Теперь, через три десятка лет, я знаю: счастливый человек тот, кто сеет доброе.

Помню, сколько хлопот доставил бригадиру тем, что не сдал отчет. Ему пришлось через день ехать самому, а потом искать нового учетчика и так же, как меня, «натаскивать» его. Но Василий Афанасьевич даже видом не показал своего огорчения.

Вернувшись из МТС уже ночью, он разбудил меня и радостно зашептал:

— По-нашему вышло! Два раза переделывал, а отстоял… Может, опять в учетчики?..

Я отказался. Но до сердечного колота обрадовался словам бригадира. Он говорил со мною как с равным.

Вспоминая сейчас нашего бригадира, я вижу, что именно так только и можно было справиться с нами, норовистыми мальчишками.

Мы начали распахивать под озимые принятое от саперов разминированное поле. Настроение в бригаде было хорошее. Его поднял дождь, который, как шутили ребята, притащил я на своем горбу вместе с велосипедом. Теперь мы могли надеяться на урожай.

— Главное, больше вспахать и посеять, — твердил Василий Афанасьевич, — тогда и ждать можно. Что поработаешь, то и полопаешь. — И гонял нас от зари до зари.