Дождаться утра

Быстро темнело. А люди не расходились: не шли в дома и не прятались в блиндажи. Те, кто не побежал к заводам, смотрели на огромное, все разрастающееся зарево. Оно расползалось, закрывало город.

Я рассказал Сергею о змеях.

— Змеи не летают, — невозмутимо ответил он.

Я потащил к месту, куда они упали. Мы дважды прошли через заросли колючек — никаких змей.

— Где же они? Я же видел…

— Уползли, — пояснил брат.

Мне оставалось только согласиться с ним, и вдруг я увидел у Сергея в руках черный ремешок.

— Где взял?

— А вон там валялся. — И он протянул мне черную полосу тонкой хромовой кожи. Таких обрезков кожи я видел целые вороха на свалке кожевенного завода.

Я, конечно, не признался Сергею, что эти черные полосы я и принял за сыпавшихся с неба змей.

Рабочий батальон

Казалось бы, многому научил меня этот год войны, и все же проводы ополченцев из нашего поселка мне хотелось видеть иными — такими, как проводы моряков на фронт в фильме «Мы из Кронштадта». Уходят строем, с песней, перепоясанные пулеметными лентами, за поясом у каждого по нескольку гранат, за плечами — винтовки…

Сейчас все было не так. Когда мы прибежали к заводу, там не оказалось ни одного человека. Главное здание — четырехэтажное из красного кирпича, похожее на крепость, — сгорело несколько дней назад и теперь мертво смотрело пустыми глазницами окон на развороченный двор. Бомбы упали в левом углу двора, разметав хилые постройки складов. Все было припорошено белой известковой пылью.

Перелезли через один завал, другой и вдруг увидели старика Глухова. Степаныч с рюкзаком за плечами спешил через двор к оврагу. Он семенил, воровато оглядываясь, будто боялся погони. Нас это удивило.

— Если Степаныч добыл что, так почему он рысцой с рюкзаком не домой, а от дома? — рассуждал Костя.

Да и одет Степаныч был тоже необычно. Ходил он всегда в стареньком: мягкие чувяки, простые хлопчатобумажные брюки и неизменный потрепанный, засаленный пиджак. А сейчас на нем хромовые сапоги, брюки галифе, гимнастерка — все новенькое, с иголочки. Так Степаныч выряжался только в праздники, чтобы показаться на людях — в «комсоставской» одежде, подаренной ему сыном Петром.

— Ба! — Санька присел и всплеснул руками. — Степаныч-то никак на войну подался? Это он в рабочий батальон записываться…

Мы все трое весело переглянулись и приударили за ним. Степаныч, видно, заметив нас, перешел на мелкую рысь и скоро скрылся в овраге. Но от нас не так-то легко уйти. Через несколько минут, скатываясь с кручи, мы обнаружили, что овраг запружен людьми.

— Вот они где! — радостно завопил Сенька и этим своим дурашливым криком заставил какого-то человека с винтовкой вскочить с земли и пойти нам навстречу.

Вмиг окидываю взглядом все вокруг. Люди группами и в одиночку стоят и сидят прямо на земле, рядом — рюкзаки, мешки, узелки и даже чемоданы. К ним приставлены лопаты, кирки, ломы. В руках у немногих винтовки, карабины. Людей несколько сот. Они растеклись по всему оврагу. Почти все в старенькой гражданской одежде, в которой обычно ходят на работу. Такое впечатление, что они и пришли сюда прямо с заводов. И только несколько человек в военной форме. Среди них и Степаныч. Он уже снял с плеч рюкзак и стоял перед худым капитаном с загорелым до черноты лицом. Мы рванулись к Степанычу, но человек с винтовкой преградил дорогу. Он повел винтовкой, показывая, чтобы мы отошли в сторону, подальше от тропы.

Сенька подал рукой знак Степанычу, но человек с винтовкой вдруг сердито прокричал:

— Стоять на месте. Стоять! — и для большей острастки щелкнул затвором.

Мы остановились. Мне показалось, что я где-то видел этого парня, его продолговатое, с выпирающими скулами и подслеповато прищуренными глазами лицо. Однако он явно был не из нашего поселка. Здесь-то я уж знал всех.

Сенька безуспешно подавал знаки Степанычу, а тот демонстративно не замечал нас. Он даже повернулся к нам спиной, подчеркивая этим, что никакого отношения к задержанным не имеет. Я сразу понял, что наше присутствие может крепко помешать его серьезному разговору с капитаном, и дернул за руку Сеньку. Но тот отмахнулся от меня, продолжая звать Степаныча.

— Поворачивай назад! Кому говорят! — опять заорал парень.

Вперед шагнул Костя.

— Ты что, кореш, не узнал, что ли? — На лице его разлилась улыбка свойского парня, какую Костя пускал в ход, когда ему что-то требовалось от его собеседника. — Ножичек не потерял? — Костя даже подмигнул дружески.

Парень опешил.

— Какой ножичек?

— Быстро друзей забываешь. Но мы народ не гордый…

Парень улыбнулся:

— А, это вы, огольцы… — Но тут же строго добавил: — Нельзя здесь, видите?.. — И он показал рукой на людей. — Тут военная часть.

— Пропусти их, Петро! — шумнул кто-то из толпы, и я узнал голос дяди Миши Горюнова и тут же увидел Витьку и его мать тетю Нюру.

Они поднялись с земли. Витька подбежал к нам.

— Где ж вы? Уже скоро уходят…

Парень с винтовкой, как старый знакомый, кивнул нам: