Дожди над Россией

– А разве с нами был кто третий? – заботливо спросил меня Глеб.

– Я что-то не заметил.

В угрюмой сосредоточенности он пустил округ себя хваткий взгляд, пропаще вздохнул:

– Я тоже…

Мама угнездилась в теньке плетня. Машет нам:

– Бросайте, хлопцы. Сидайте! Сидайте!

Тохи обрадованно, будто это их звали к столу, выпорхнули из наших рук.

Но кто бы ещё разжал нам пальцы?

Мы ловчим на ходу свести их в кулаки – не получается.

– Замри! – крикнул я.

Глеб уже занёс ногу над ручьём и так, с поднятой ногой, застыл.

Негнущимися пальцами, как лопаткой, зачерпнул я ила, швырнул ему на бок.

– Ну Антонелли! Люди живые ходят!

– А ты думал, одни покойнички шпацируют?[55]

– Увидят…

– В обморок не упадут. А то наш Забывашкин эр-раз через воду, ручонки и не собирается мыть. Эге, думаю, надо напомнить.

– Всего выляпал! Теперь мойся.

– На то и рассчитывалось. Омоешь бочок, заодно сполоснёшь и ручки. Перед едой высочайше не возбраняется.

– Кто же спорит? – кротким голоском тишайшего из смертных согласился Глеб и не забыл метнуть в меня горсть ила.

В ручье мы весело схлёстываем с себя грязь. Внутри нас то ли на дрожках кто раскатывал, то ли рвались самодельные фугаски.

– А третий, – я саданул себя кулаком по рыку во впалом животе, – был. Марш святого Антония! К э н я з ь Солнушко скоро будут полудневать. А ты напевай:

– Где ты, где ты,
Завтрак наш, гуляешь?

– Хлопцы! – шумит мама. – Да хватит полоскаться. Сороки покрадуть! Шо я тоди буду одна робыты?

Старая добрая кошёлка бережно рассадила нас тугим кружком.

На раскинутый синий фартук мама выставила из плетёнки зелёную литровую бутылку с супом.

– Что это Вы, ма, так торжественно молчите? – со смешком подкатываюсь я.

– А шо я вам, хлопцы, вэсэлого скажу?

– Хотя бы это: «На тебе, Глебонька, кренделёк. На, Антошенька, два. С праздничком!»

Нечаянная обида подпекла её.

– И-и!.. Нашёл чем по глазах стебать, – глухо проговорила она. – Из чего тулить твои крендельки-орешки? Пшеничной муки нэма и знаку…

– Ма, да не оправдывайтесь Вы перед этим гориголовкой, – сказал Глеб и выставил мне из-под мышки кулак.

Светлеет мама лицом.

– Спасибо заступничку. На тоби твою гарну ложечку…

Глеб важно принял свою ложку, вмельк пробежался глазами по стеблю. Ещё зимой он сам нацарапал на стебле гвоздком: «Найди мясо!»

– Будем искать вместе, – улыбнулся Глеб ложке. – Быстрей найдём.

– Не, Глеба, похоже, не найдёте и вдвох… – Мама основательно роется в кошёлке, конфузливо кривится: – Э-э!.. Стара шкабердюга… Я, хлопцы, мыску забула!

– Значит, так надо, – деловито рубнул Глеб. – Ложечке даём отгул по случаю Первомая. – Он кольнул меня в бок локтем. – Делюсь по-братски. Тебе вершки или корешки?

– Вершки.

Глеб постно протягивает мне затычку от бутылки.

Мотает над собой бутылкой.

– У неё головка не закружится? – переживаю я за бутылку.

Глеб не опускается до ответа мне, смотрит бутылку на солнце.

– Ну и супище!.. Госпожа Перловка… Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой. Вижу, гордое мясо в забеге не участвует. Зато луку-у…

– Ну а як же? – спохватывается мама. – Лук пользительный. Одна титка по радиву казала, шо лук по митаминам бежит на первом месте, а потом капуста. На лук мы богатюки… По всяк лето его что грязи. Хоть луковым плетнём огородись!

Глеб развалил кукурузный чурек натрое.

Мама отмахнулась от своей доли.

– Иди ты! Я дома поела… Не ждить, ешьте плотно. Глаза шоб не западали.

– Без Вас мы не начнём, – уважительно поглаживает Глеб бутылку. – Мы не видали, как Вы ели.

– Да. Не видали, – подтянул я Глебову сторону.

Через силу мама взяла свой кусок, и бутылка забегала по кругу.

Рад Глеб, что чурек велик; рад и чурек, что у Глеба рот велик. Эвва, ка-ак он жестоко кусает! Голодный и от камня откусит, не окажись чурека.

В мгновение все остались без дела. Никто не заметил, куда подевались суп и чурек. Только разбежались – стоп!

– Что ещё? – буркнул Глеб с жёстким спокойствием палача – отрубил одному голову, на всякий случай интересуется: кому ещё?

– А супик ничего, – доложил я маме.

– Всё ж не суха вода, – уточнила она.

Я взял бутылку, в которой только что был суп, прижал к груди и, ласково наглаживая её, запел:

– Супчик жиденький,
Но питательный…

Я наставил палец на Глеба и влюблённо продолжал гудеть:

– Будешь худенький,
Но пузатенький.

– Эта горя нам не грозит! – постучал он себя по впалому животу. – Ма, вторая серия будет?

– Будэ, будэ, – покивала мама.

На синий стол выскочила кастрюля с мамалыгой и с молоком.

Глеб отпустил ремень на одну дырочку:

– Зарадовалась душа, что видит кашу, разгоню нашу. Такой кашенции ни один король не ел!

– Шо ж то за король, раз ему и мамалыги не дають?.. – загоревала мама. – А Митька, гляди, зараз на демонстрации… Хай сыночку лэгэ-эсенько икнэться…

– Хай! – подкрякнул Глеб дуря.

Я тоже ничего не имел против:

– Хай!

Глеб заведённо утаскивал из кастрюли ложку за ложкой с горой. Я ловчил не отстать.

Вдруг Глеб присвистнул.

– И что то за мода свистеть за столом? – выговорила мама.