Дождись меня в нашем саду

Мартышка и кошки куда-то убежали. Они быстро прижились во дворце Ростиха, их полюбили кухарки и подкармливали лакомыми кусочками.

– Ты к остальным пойдёшь? – недовольно спросил брат. Он не любил теперь оставаться один.

– Меня там ждут, – пожала плечами Велга. – Я старшая. Так положено. Радуйся, что от тебя это пока не требуется. Спокойной ночи.

Велга прикрыла дверь в спальню брата, обернулась, но вернуться в зал она смогла не сразу.

Прислушиваясь к радостным голосам внизу, Велга остановилась на краю лестницы, когда заслышала шаги.

– Велга, – наверх поднимался Хотьжер. В руках у него было две чаши. – Я… подумал, ты захочешь медовухи. А то её все пьют. Скоро ничего и не останется.

– Не думаю, что боярин Ростих не запасся на несколько пиров вперёд, – улыбнулась Велга, но чашу приняла.

– Ты идёшь?

Она отвела взгляд:

– Да, сейчас… мне нужно немного побыть одной.

Хотьжер с пониманием кивнул:

– Я буду внизу.

В ответ получилось только улыбнуться.

Наконец она осталась одна.

Велга подошла к распахнутому окну, поднесла чашу ко рту. Медовуха оказалась приторно-сладкой, она оставила липкий след, и Велга невольно облизнулась, коснулась кончиками пальцев губ, подбородка, шеи…

Чужие, сухие, резкие, прикосновения тут же пришли на ум.

Из окна дворца боярина Ростиха открывался вид на соседний берег и Торговую сторону. На дорогу на Три Холма, в Рдзению, на запад. Туда, куда ушёл Войчех.

Пусть Создатель никогда больше не сведёт их пути. Пусть никогда Велга не услышит имени, что шорохом ночных теней звучало на ветру, что ощущалось на губах поцелуями столь горькими, что горечи той не подсластит и самый сладкий мёд. Пусть он останется там, в прошлом, которое пахло дымом и кровью.

Никогда больше она не хочет видеть его. И ничего так постыдно не желает, как узнать, что с ним стало.

Снизу вдруг раздался радостный гул. Велга оглянулась, заслышав перелив струн. На праздник пришёл гусляр.

В пару глотков Велга осушила чашу. Ей стоило напиться в этот вечер. Ей стоило напиться и плясать всю ночь, пока она не упадёт без сил. Плясать так весело, так лихо, чтобы в голове стало пусто.

Она поставила чашу, коснулась рукой гладких перил, спускаясь по ступеням. И с каждым шагом она ощущала себя легче, моложе, красивее, точно сбрасывала тяжёлый вес ответственности, что сама на себя и взвалила. За минувшее лето она будто постарела на пару десятков лет, а теперь вновь стала собой.

В зале танцевали. Не так, как положено на дворянских пирах. Нет, все были уже слишком пьяны и носились в безудержной, беспорядочной пляске. Велгу тут же подхватил хоровод. На лице её засияла улыбка. И ноги стали ловкими, послушными. Казалось, она не танцевала – порхала.

Её подхватил сначала Ярош, потом один из сыновей Ростиха, а после него и сам Ростих.

– Прекрасно, – повторял он. – Прекрасная Велга.

Она смеялась. Платок упал с головы, и огненные кудри разметались по плечам.

Вместе с боярином они сделали круг по залу, остановились, запыхавшись, обмениваясь радостными пьяными взглядами. Ростих вдруг схватил её ладони в свои, пожал их горячо, затряс так, точно пытаясь оторвать.

– Твой отец гордился бы тобой, Велга, – неожиданно произнёс он, притянул к себе и расцеловал в щёки. – Кажимеж был бы счастлив узнать, какой умницей ты выросла.

От растерянности Велга не сказала ни слова, так и осталась стоять на месте, когда Ростих отпустил её и поспешил к остальным гостям.

Никто никогда не называл её умной и не гордился ни её красотой, ни её скромностью или изяществом… а просто… её делами.

Стало душно. Щёки горели. Рассеянно прибрав растрепавшиеся кудри, Велга прошла вперёд, пытаясь выбраться из толпы. Она нырнула кому-то под локоть, благо, что почти все в зале были куда выше неё, и вдруг оказалась перед гусляром, сидевшим на лавке.

– Вадзим, – поражённо прошептала она.

Гусляр как раз закончил играть, отпил из предложенной холопкой чаши, утёр ладонью потный лоб. В задумчивости он провёл по струнам, точно пробуя их на вкус.

– Ну что, добрые люди Старгорода, не хотите услышать песню о соколе и вороне?..

Он вдруг поднял чёрные глаза, посмотрел прямо на Велгу и запнулся. Она тоже не сводила с него взгляда.

– Я… я спою свою новую песню, – пробормотал он негромко, но Велга различила каждое слово.

– Что ещё за песня?! – возмутился чей-то пьяный голос из толпы. – В жопу твою песню, гусляр, спой про сокола и ворона!

– В жопу твоих сокола и ворона, – огрызнулся Вадзим. – Я сочинил свою песню. Не хуже. Про чудище…

– И яблоневый сад, – проговорила обескровленными губами Велга.

Вадзим снова посмотрел на неё, поправил гусли на коленях, нерешительно, точно испугавшись чего-то, касаясь струн.

– И яблоневый сад, – произнёс он на весь зал.

Раздались недовольные возгласы, но они были редкими и быстро затихли. В основном никто не возражал. Да и вряд ли они могли теперь переубедить Вадзима. Гусляр расправил плечи, прикрыл глаза и вдохнул полной грудью.

У Велги закружилась голова. Она обняла себя руками. Её вдруг пробрал озноб.

Вадзим запел.