Дождливое лето

Не хотелось так думать, а думалось.

Не надо было Любочке выходить замуж за того парня, не надо. А за кого же? Уж не за тебя ли?

— Что значит — под конец? — переспросил Пастухов.

— Так он же умер ужасной смертью, — сказала жена Василия. Она явно ждала расспросов, и Пастухов, чуть помедлив, спросил:

— Что значит — ужасной?

— Однажды утром нашли в речке. Так и не выяснили: то ли сам пьяный упал, то ли его столкнули. Хотя кому он был нужен?..

«Вот даже как, — подумал Пастухов, — «кому он был нужен?..».

Елизавета Степановна слушала с любопытством и, заметив некоторую горячность Пастухова, время от времени на него поглядывала. Разговор, однако, оборвался с приходом новых гостей — мужчины и женщины, которые будто созданы были, чтобы олицетворять супружескую пару, тот ее вариант, когда верховодит жена. Мужчина — в легкой синей флотской курточке, вполне затрапезной, словно человек только что с вахты, но почти наверняка это было не так: курточка без погон, а человек по возрасту (он был ненамного моложе Пастухова и Василия) и по облику явно тянул на «чифа» — старпома или «деда» — старшего механика и на службу должен бы явиться одетым вполне по форме. Женщина же была при параде — в светлом брючном костюме, который подчеркивал ее несколько избыточные округлости; вряд ли ей стоило втискивать себя в брюки, но какая женщина устоит перед модой, а эта к тому же была не из тех, кому можно хотя бы только намекнуть на это.

— Ну вот, все и в сборе, — сказал Василий, предвкушающе потирая руки. — Прошу на веранду.

— Ты бы хоть познакомил людей, — напомнила его жена.

— А мы отчасти знакомы, — сказала дама в костюме, улыбаясь Пастухову. — Я даже бывала у вас в доме. Не помните? — И объяснила: — Я училась в одном классе с Зоей и даже бегала с нею по вашим делам… — Тут ее улыбка стала загадочной, намекающей, кокетливой и бог знает еще какой. — Вы даже не представляете, сколько шума наделала ваша история! Мы, девчонки, с вас и Любочки глаз не спускали… — Она вдруг спохватилась или сделала вид, что спохватилась: — Может, это секрет? — спросила, продолжая улыбаться и бросив взгляд на Елизавету Степановну. Однако остановиться все же не могла: — Хотя какой может быть секрет школьной, детской истории!.. Но мы-то ладно, а вот бедные учителя — каково было им!.. — И она поспешила разъяснить: — Ромео и Джульетта хороши в театре, а в школе — сами понимаете…

Жалости к учителям, если по совести, Пастухов ни тогда, ни сейчас не испытывал, сам вернувшийся к прежнему разговор показался ему вдруг неприятным, но женщину эту, так хотевшую, чтобы ее наконец вспомнили (ради этого и затеяла разговор), в самом деле вспомнил — словно проявилось что-то в памяти или увиделось резче: сквозь отделанное косметикой полноватое (вполне миловидное) лицо, обрамленное тщательно уложенными волосами, на миг проступила девчоночья розовая, пухлая, любопытствующая рожица и торчащий на затылке жиденький пук схваченных резинкой волос. Уже тогда на этой рожице было написано: хочу все знать. И было ясно, что этот неизбывный интерес направлен отнюдь не на науки.

Всезнающие женщины (а это четко очерченный тип) вызывали у Пастухова особую настороженность с тех пор, как заметил эту черту у собственной жены. Всезнание и осведомленность тут специфические: кто с кем, кто кого, кто кому и т. д. Раздражало стремление выплеснуть это знание, заявить о нем, показать свою информированность. А сейчас к тому же мелькнуло подозрение: уж не этой ли давней — скандальной, надо признать, с точки зрения школы, — историей он был интересен и Василию с его женой, и этой мадам Всезнайке с ее мужем? Уж не ради ли того затеян сам вечер, чтобы завтра можно было посудачить: «Помнишь Саньку Пастухова? Ну того, что с Любочкой Якустиди в десятом классе… Да-да. Он еще с фонарем и расквашенными губами явился в школу, а она, Любочка, от него ни на шаг… В учительской шорох и паника, что делать, не знают. Его спрашивают, что случилось, что, дескать, за вид, а он говорит, что завинчивал лампочку в подъезде и свалился с табуретки. Помнишь? Еще тетка его ненормальная приходила, будто между делом, будто нечаянно в школу: да-да, мол, все в порядке, просто мальчик вчера вечером оступился во дворе и упал на каменной лестнице… Смехота! Хотя бы о том, что врать, заранее договорились… Вчера этот Санька у нас был. Все такой же. Опять с какой-то новой дамочкой. О Любе, кстати, спрашивал. Посидели потрепались. Он еще говорил…»

Однако Василий, то ли почуяв настроение Пастухова, то ли просто хорошо зная, с кем имеет дело, взял власть в свои руки.

— Стоп, — сказал он. — Вечер воспоминаний, если будет охота, продолжим потом, а сейчас прошу на веранду, за стол.

И здесь, наливая «со свиданьицем», он тоже не выпустил бразды правления, увел разговор в сторону.

— А как в Москве с этим? — спросил, кивая на бутылку.

Пастухов пожал плечами:

— Как и здесь. Расслоились.

— То есть?

— За дешевым крепленым — за «градусами» — очередь. А сухое у нас, на окраине, можно практически купить свободно.

— А коньяк?