Дождливое лето (сборник)

Разговор был пустой, но так не хотелось, чтобы он оборвался! Это бывало и раньше, но в молодости. Вдруг оказывалось самым важным даже не сказанное, не смысл, а то, что он длится, этот разговор, чреватый неожиданным всплеском, разрядкой, полный напряженности и ожидания. Случалось, правда, что ожидания были пустыми, а напряженность не взрывалась, а как бы увядала, вязла в словах…

— Собираются испытывать трубу, а потом засыпать траншею…

— Какая же это новость?..

— На несколько дней придется прервать раскопки и уйти. Зоя это переживает, по-моему, даже острей, чем разлуку с дочкой.

— Не злословьте, тем более что в этом вы ничего не понимаете. А вас что привело вниз?

И тут он неожиданно для самого себя сказал:

— Хотел повидать вас.

Прозвучало это совершенно нечаянно с каким-то фатовским, что ли, легкомыслием. Но вот интересно: если вначале Елизавета Степановна делала вид или на самом деле не поверила в случайность их нынешней встречи, то теперь скептически поморщилась, когда Пастухов сказал, что она не случайна и он специально приехал, чтобы повидать ее. Тоже не поверила. Поистине женская логика. Сюда бы этого свихнувшегося математика Сашу с его законом исключенного третьего. Пусть бы еще раз убедился, сколь зыбок этот мир… Вполне возможно, впрочем, что гримаска Дамы Треф означала и что-нибудь другое.

— Хорошая у вас мама… — Елизавета Степановна как бы подчеркнуто игнорировала его ответ. Но ясно стало, что с мамой познакомилась.

— И тоже любит меня. С чего бы это?

Елизавета Степановна оставила и это без внимания.

— Садитесь пить чай.

…Мама была и осталась прекрасным человеком. То, что отец прожил после войны столько лет, конечно же ее заслуга. Да и вся семья держалась на ней. Ее, простой женщины, чутье и ум оказались достаточно изощренными и тонкими, чтобы не возревновать к золовке. А поводы и основания были. Что говорить — мама есть мама. И все же тетя Женя в чем-то существенном, главном была Пастухову ближе. И сейчас, между прочим, приехал, чтобы основательнее порыться в теткиных бумагах. Однако вряд ли стоило говорить об этом кому-нибудь, той же Даме Треф…

— Долго вы будете здесь? — спросил Пастухов.

Она пожала плечами:

— Погода покажет. Сегодня первый день без дождя…

«Первый день без дождя» — хорошее название для рассказа», — подумал Пастухов. Это тоже с ним бывало, особенно в прежние времена. Приходили идеи, планы, названия, целые замыслы и подробности с деталями и характерами. Приходили, горячили, но в конце концов оказывались ненужными — и таяли, как мороженое в жаркий день, выдыхались, как шампанское в открытой бутылке (сравнения из того же приходившего на ум ряда). А что толку в растаявшем мороженом или выдохшемся шампанском! Их не восстановить, не вернуть — они, считай, умерли…

Все верно, толку нет, но прежняя привычка не оставляет. И думаешь невольно: а в чем причина? Почему дальше этого не пошло? «Быт задавил»? Смелости не хватило? Настойчивости, упорства? Или везения? Да нет же, однажды тихо ответил себе, — не хватило таланта. Потому что талант и есть умение преодолеть все, найти смелость, проявить упорство, почувствовать, когда ветер начинает наполнять паруса, и «поймать» этот ветер. Потому и стихотворство не только оставил, но и не любил, когда, случалось, напоминали о нем. Как не любят взрослые напоминаний о некоторых своих детских болезнях и слабостях.

Словом, «комплексы». Мысль о них не вызвала, однако, никаких особенных чувств, потому что с некоторых пор понял, что так называемые комплексы — не чья-то индивидуальная особенность, не признак ущербности, а всеобщая норма. Собственно, «комплексами» они становятся, когда ломают личность, причиняют страдания, а так — обычное, естественное недовольство собой. Поводов же для такого недовольства у каждого, даже самого преуспевающего, человека предостаточно. Другое дело, что иногда поводы бывают смешными, а то и просто глупыми (кстати говоря, чаще всего это случается с людьми, которые всячески демонстрируют благополучие и процветание, ведут себя наступательно, самоуверенно — у них недовольство собой принимает форму шумного недовольства окружающими), но бывает же здравая, нормальная неудовлетворенность какой-то стороной своей жизни… Впрочем, стоп. Тут лучше не утверждать безоговорочно, а спросить: бывает ли она вполне здравой, нормальной и безболезненной, несмотря на свою всеобщую распространенность?

Но Дама Треф, Дама Треф, милая Елизавета Степановна… Она-то почему решила, что он, Пастухов — этакий самодовольный Карлсон? Неужто дал повод? Ну что же — так тому и быть: «Я красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил!» Так ли уж это плохо?..

Им обоим случалось потом вспоминать этот первый (да, в сущности, первый) их разговор — не считать же разговором те фразы, которыми обменялись ночью, когда, проводив Ванечку, возвращались в лагерь!

Странным образом потом этот разговор стал казаться и напряженным, и волнующим, полным скрытого смысла. Елизавета Степановна, к примеру, напоминала: