Дождливое лето (сборник)

«Это еще что такое?» — удивилась Елизавета Степановна, но, кажется, только она одна, потому что остальным уже приходилось видеть чудачества хозяина. А Пастухов уселся поудобней и действительно закрыл глаза. Перед этим он, правда, успел подмигнуть, то ли показывая, что все это не более чем шутка, то ли извиняясь, что приходится участвовать в игре. Это и впрямь было похоже на игру — привычную для обоих, но и несколько подзабытую обоими.

Пастухов закрыл глаза, Василий приблизился к нему и заговорил в странной, будто навязывающей себя манере, с какой говорят гипнотизеры и — вспомнилось! — дикторы, передающие — медленно, подчеркнуто внятно, с повторами — метеосводки для каких-то служебных надобностей. Обычно в этих сводках из-за множества цифр простому смертному ничего не понять, но когда во время раскопок в горах портилась погода, ими начинал интересоваться Зоин муж Олег. Слушал, слушал, потом чертыхался, говорил что-то о шаманстве и выключал приемничек.

Василий между тем возложил руки на голову Пастухова, потом убрал их. Именно  в о з л о ж и л, эдаким ритуальным жестом.

— Вспомни: Демерджи, Джур-Джур, Ай-Алексий…

Елизавета Степановна, слушая эти непонятные слова, подумала: «Что за чепуха? Заклинание?»

— Вспомни: дорога на Караби… — продолжал Василий. — Кошара у источника и непонятный старик чабан. Он оказался испанцем. Плохо говорил по-русски. Мы еще поразились: как он попал сюда? И услышали удивительную историю…

История и впрямь была удивительной: старик воевал в Испании, партизанил во Франции, сидел при Гитлере в немецкой каторжной тюрьме, был освобожден нашими войсками и нашел наконец покой здесь, на Караби, которая напоминала ему родные сьерры.

— Вспомни ночлег. А утром нас удивила собака. Самая умная из всех собак, каких я видел. Даже моему Фильке было далеко до нее. Филька все-таки дурачился, играл, а эта целый день работала, пасла овец, и понукать, как говорил старик, ее не приходилось. Но как ее звали? Как же ее звали?..

Елизавете Степановне казалось, что он ждет, как бы выманивает ответ у Пастухова. А тот молчал.

Собаку звали Джуля. Пастухов помнил ее. Но она удивила больше Василия. Сам же Пастухов просто подумал тогда, что у такого человека, как этот старик, все должно быть необыкновенным — что ж тут удивляться собаке?

Судьба — вот что поразило его. Необыкновенность судьбы. Потом по роду своей журналистской службы он встречал немало удивительных (даже еще более удивительных) судеб, но тот встретившийся в юности старик испанец был первым. И главное, как понял уже годы спустя, чем он поразил его: своим будничным, деятельным, бодрым и даже веселым отшельничеством. Наедине с овцами, своей собакой и горами. Повседневные заботы о выпасе, водопое и ночлеге. После такой жизни! Хотелось верить, что он понял в этом мире что-то такое, чего не знаем или что забыли мы. Несуетный человек.

— Вспомни: потом была метеостанция — единственное постоянное жилье в тех местах… Мы пили там молоко. Вспомни: еще удивлялись — как много человеку стало нужно! Когда-то — пещера, шкура, костер и копье с кремневым наконечником. А теперь — и эта метеостанция, и ее сообщения о силе и направлении ветра, о высоте облаков над Караби… Вспомни! И если помнишь, не открывая глаз, кивни головой…

Пастухов кивнул. При этом Елизавете Степановне показалось, что он улыбнулся.

Детские игры взрослых людей. Интересно, как они у них называются? А в розоволицем Василии и впрямь есть что-то от подростка. С каким усердием играет! Ведь роль же. Вспоминались московские (и не только московские) разговоры о современных радениях, о ясновидящих («Я позвонила своему ясновидящему, и он тут же, по телефону снял мне головную боль…»), о ставших модными экстрасенсах. Уж не провинциальный ли это и потому невольно пародийный вариант? Но Пастухову это зачем?

Не выдержал морячок:

— Может, прерветесь, мужики, пока женщины вышли?.. — Он повернулся к Елизавете Степановне: — Вы извините, я не хотел вас обидеть, просто считаю вполне своей. Собрались в кои веки вместе, такая закуска на столе, Тусенька вышла… Вы меня поняли? Пора освежиться. И по-быстрому.

Василий попытался было сохранить серьезность, но не выдержал, беззвучно рассмеялся:

— Вот так всегда. Не дают довести до конца эксперимент. А теперь этот тип будет говорить, что сам все вспомнил…

— Не буду, — улыбнулся Пастухов. — Все, что ты говорил, было. И еще пещеры. Помнишь? В одну чуть не свалились. Из-за тебя, ты первый полез.

— Вы что, мужики, вдвоем по этим горам бродили? — спросил, уже закусывая, морячок.

— А то как же…

— Спятили, что ли? На такие дела нужно идти как минимум втроем. И вообще втроем всегда лучше.

— Это точно. А при чем тут Каллистон?