Дождливое лето (сборник)

Но разве не говорила она сама: в Москву! в Москву! Нужно ехать, нужно учиться!..

Ах, не надо об этом! Не надо!..

Он проснулся оттого, что закричал во сне. К счастью, это только показалось. Не кричал. Рядом откинулась с закрытыми глазами на подголовник Лиза, и пробивавшаяся в щель струйка воздуха шевелила прядку волос у ее виска. Очень мило. Спит? Дремлет?

Самому Пастухову показалось, что он провалился в небытие всего на какое-то мгновение, но автобус уже катился с перевала.

Опять закрыл глаза на тот случай, если Лиза вдруг проснется: говорить ни о чем сейчас не хотелось.

Накануне опять лег поздно. Уже расставшись с Лизой, Пастухов подсел к столу с теткиными бумагами.

Первый попавшийся на глаза листок был о шаровой молнии. Пастухов знал эту историю о том, как удивительно его тетке однажды повезло: увидела шаровую молнию. Как, казалось бы, интересно! И тетя Женя дорожила этим воспоминанием. Но Пастухов, если по совести, кроме самого упоминания о редком явлении, ничего особенного во всем этом не находил. И сейчас поначалу не нашел. Он был даже склонен думать об этом воспоминании как о невинной слабости: хранят же люди старые письма, у той же тети Жени встретился среди бумаг засушенный, ставший хрупким и ломким платановый лист, осенний синий крокус — чем-то, значит, были дороги…

Он и за собой с некоторых пор стал замечать склонность к чему-то подобному. Всеобщая, наверное, черта: каждый человек выгораживает (часто — даже не стремясь к этому) особый уголок в своей памяти, интересный ему одному и никому больше. У тети Жени в этом чуланчике вместе с листом платана, засушенным и до бледной голубизны выцветшим, вылинявшим осенним крокусом оказалось помимо прочего и воспоминание о шаровой молнии.

«Было это летом, в средине июля. Уже сварили варенье из вишни, отошел первый урожай инжира, цвела ленкоранская акация, а под вечер пробовали голоса цикады…»

Как это в стиле тети Жени! Житейская точность, подробности, но исподволь нет-нет, а возникает почти художественная деталь: близилась ранняя осень и уже «пробовали голоса цикады»…

«Перед тем несколько дней стояла страшная жара. Море прогрелось до двадцати пяти градусов. И в тот день с утра немилосердно палило, а под вечер небо подернулось дымкой (откуда она и взялась?), и в горах несколько раз почти подряд прогремел гром.

Тут она и влетела в окно. У нас все было нараспашку — окна, двери. Влетел шар величиною с кулак. Тускло мерцает, как расплавленное, подернутое пленочкой золото. Я никогда не видела расплавленного золота, но думаю, что оно выглядит именно так. Мне показалось даже, что шар слегка покачивается, медленно вращаясь вокруг своей оси.

Влетел в окно, проплыл, слегка покачиваясь, через комнату и вылетел в дверь. И всё. Ни удивиться, ни испугаться я не успела».

Этот рассказ Пастухов слышал от тети Жени не раз и даже с бо́льшими подробностями. Но дальше было нечто новое:

«…И всё. Будто ничего и не было. Только запах серы в комнате, однако и он скоро выветрился. Но ведь так просто это не проходит. Что-то потом должно случиться. Или совсем не обязательно? Зачем чему-то случаться?

Ну была гроза и был сквозняк. Но обошлось же. Даже радио не перестало работать. Симферополь как ни в чем не бывало передавал радиожурнал «На виноградниках и в садах Крыма». Там еще была веселая музыкальная заставочка.

Запах серы в одном случае и «аки обри, их же несть племени ни наследка» — не так ли задумано в другом?»

«К чему это она?» — подумал Пастухов.