Доживем до понедельника

Директор снял шляпу и говорил сурово и озабоченно.

- А если у меня как раз настолько? Кто это может установить?

- Медицина, конечно.

Мельников повернулся к окну. Ему видны белая стена и скат крыши другого этажа; там прыгала ворона с коркой в клюве, выискивала место для трапезы… Вот зазевалась на миг, и эту корку у нее утащили из-под носа раскричавшиеся на радостях воробьи.

- Мамаша как поживает?

- Спасибо. Кошечку ищет.

- Что?

- Кошку, говорю, хочет завести. Где их достают, на "Птичьем рынке"?

Директор пожал плечами и всмотрелся в заострившийся профиль Мельникова.

- Да-а… Вид у тебя, прямо скажем, для рекламы о вреде табака… - И, поглядывая на него испытующе, добавил тихо:

- А знаешь, я Таню встретил… Спрашивала о тебе. Она замужем и, судя по некоторым признакам, - удачно…

Мельников молчал.

- Слышишь, что говорю-то?

- Нет. Ты ведь меня не слышишь.

Николай Борисович помолчал и отвернулся от него. Они теперь - спинами друг к другу.

- А ты подумал, кем я тебя заменю? - рассердился Николай Борисович.

- Замени собой. Один факультет кончали.

Директор посмотрел на него саркастически.

- У меня же "эластичные взгляды", я легко перестраиваюсь, для меня "свежая газета - последнее слово науки"… Твои слова?

- Мои. - Мельников выдержал его взгляд.

- Видишь! А ты меня допускаешь преподавать, калечить юные души… Я, брат, не знал, куда прятаться от твоего благородного гнева, житья не было, - горько сказал Николай Борисович и продолжал серьезно, искренне: - Но я тебя всегда уважал и уважаю… Только любить тебя - трудно… Извини за прямоту. Да и сам ты мало ведь кого любил, а? Ты честность свою любил, холил ее, пылинки с нее сдувал…- как-то грустно закончил он.

- Ладно, не люби меня, но дай отпуск, - гнул свое Мельников.

- Не дам, - жестко отрезал директор. - На тахте - оно спокойней, конечно… И честность - под подушку, чтоб не запылилась!

- Про тахту - глупо: у меня бессонница. А что касается честности - да, она гигиены требует, ничего странного. Как зубы, скажем. Иначе - разрушается помаленьку и болит, ноет… Не ощущал?

- Что? Зубы-то? - запутался Николай Борисович. - Да нет, уже нет… Могу дать хорошего протезиста - надо?

- Ты подменил тему, Коля, - засмеялся Мельников. - Сплутовал!

- Слушай, отстань! Седой мужик, пора понимать: твоими принципами не пообедаешь, не поправишь здоровья, не согреешься…-

- Конечно. Это тебе - не шашлык, не витамин B-12, не грелка…

Мельников прошелся по кабинету, взял с полки какое-то пособие, полистал.

- Ты никогда не размышлял о великой роли бумаги?

- Бумаги?

- Да! Надо отдать ей должное: все выдерживает! Можно написать на ней: "На холмах Грузии лежит ночная мгла…", а можно - кляузу на соседа… Можно взять мою диссертацию, изъять один факт (один из ключевых, правда), изменить одну трактовочку - и действительно окажется, что для нее "самое время"! Да ведь противно… Души-то у нас не бумажные, Коля! И уж во всяком случае, у ребят не должны они стать бумажными! - грохотал Мельников. - Вот учебник этого года! Этого!…

Николай Борисович поднял на него унылые глаза:

- Да чего ты петушишься? Кто с тобой спорит?

- Никто. Все согласны. Благодать!…

* * *

Светлана Михайловна сидела в учительской одна, как всегда склонившись над ученическими работами. Тихо вошла Наташа, сунула классный журнал в отведенную ему щель фанерного шкафчика и присела на стул. Внимательно посмотрела на нее Светлана Михайловна. И сказала:

- Хочешь посмотреть, как меня сегодня порадовали? - Она перебросила на край стола листки сочинения… Наташа прочитала и не смогла удержать восхищенной улыбки:

- Интересно!

- Еще бы, - с печальной язвительностью кивнула Светлана Михайловна: она ждала такой реакции. - Куда уж интересней: душевный стриптиз!

- Я так не думаю.

(Теперь-то уж никаких сомнений: это они работу Нади Огарышевой обсуждали…)

- И не надо! Разный у нас с тобой опыт, подходы разные… принципы… - словно бы согласилась Светлана Михайловна и усмешливо подытожила: - А цель одна…

Потом протянула еще один листок, где была та единственная, знакомая нам фраза ("Счастье - это когда…"). И пока Наташа вникала в нее, - ветеранша рассматривала свою бывшую ученицу со всевидящим женским пристрастием… А потом объявила:

- Счастливая ты, Наташа…

- Я? - Наташа усмехнулась печально. - О, да… дальше некуда… Вы знаете…

- Знаю, девочка, - перебила Светлана Михайловна, словно испугавшись возможных ее откровений. И обе женщины замолчали, обе отвели глаза. А потом с грубоватой простотой Светлана Михайловна такое сказала, что пришел Наташин черед испугаться:

- Только с ребеночком не затягивай, у учителей это всегда проблема. Эта скороспелка, - она взяла из Наташиных рук листочки Нади Огарышевой, - в общем-то, права, хотя не ее ума это дело.

Наташа смотрела на Светлану Михайловну растерянно, земля уходила у нее из-под ног…

- Да-да, - горько скривила губы та, - а то придется разбираться только в чужом счастье…

И стало видно вдруг, что у нее уже дряблая кожа на шее, и что недавно она плакала, и что признания эти оплачены такой ценой, о которой Наташа не имеет понятия…